Анатолий Сульянов - Берия. Арестовать в Кремле

— Хватит! — рявкнул Цанава, видя, как Пивоваров хватил через край, выдумывая все новые и новые «прегрешения» Ковалева. — Подпишите протокол и идите.

После ухода изувеченного морально и физически Пивоварова Цанава вплотную подошел к Ковалеву и, глядя ему в лицо, зло спросил:

— И после этого ты будешь не признаваться? Человек все про тебя сказал — ты давал ему вредительские задания.

— Все, что сказал Пивоваров, — ложь. Он же боится говорить правду. Вы же видели, в каком он состоянии, он…

— Замолчи, сволочь! Мы докажем, что ты — враг! Ты заговоришь у нас! В карцер его! — Цанава махнул рукой, и тут же вбежавшие схватили Ковалева за руки и вывели из кабинета. В карцере конвоиры тут же «обработали» Ковалева и бросили его на холодный, мокрый от сырости пол…

Через несколько суток Ковалева, у которого еще болели от побоев спина, ноги, голова, вызвали на очередной допрос.

— Как вам отдыхалось на новом месте? — с издевкой спросил следователь.

Ковалев сел на предложенный стул и подумал: «Пытается шутить, гражданин Исаев, но по лицу видно, что готов растоптать меня, смешать с грязью».

— Вы побывали у наркома, повидали карцер, и вам осталось подписать вот эти документы. Подпишете — будете жить в сносных условиях, вас будут лучше кормить, будете ходить на прогулки, вам разрешат свидание с женой и детьми. Как видите — все зависит от вас и зря вы упорствуете. Люди, о которых сообщается в этих документах, уже сознались во вредительской деятельности. Не подпишете — вам будет еще хуже, а люди все равно будут осуждены, независимо от вашей подписи. Вы видели Пивоварова, который не только признался, но и дал показания на вас. Так и другие.

— Я не могу этого сделать по одной причине — это оговор честных и порядочных людей.

— По-вашему, Пивоваров — порядочный человек?

— Да, я знал Пивоварова именно таким.

— Но он же во всем признался! Он показал на вас! И другие подтверждают это!

— Я подписывать не буду, — упорствовал Ковалев, заметив, как дрожали его собственные пальцы со ссадинами от каблуков конвоиров, избивавших его в карцере пять дней назад.

— Подпишешь, сука! Мы заставим тебя! — брызгал слюной следователь Исаев, подскочив к Ковалеву. — Мы перебьем тебе руки-ноги, падла! Будешь харкать кровью, сволочь! На «конвейере» заговоришь, б… тифозная!..

Избиения менялись отливанием водой, карцером, ночными допросами. Ковалев понимал, что его упорство бесит следователей, но он уже уверовал в себя, что никого не предаст, никого не оговорит, несмотря на побои и издевательства, верил, что рано или поздно правда восторжествует…

Цанава, лично занимавшийся делом Ковалева, понял, что обвинение предсовнаркома во вредительстве шито белыми нитками, и потому он изменил свое первое решение — теперь Ковалев обвинялся в… терроризме.

Его с некоторых пор допрашивал старший следователь Лебедев.

— Где вы встречались с Ворошиловым?

— Ворошилов избирался депутатом Верховного Совета СССР в Минске, и я сопровождал его во всех его поездках. Встречался на маневрах Белорусского военного округа в 1937 году.

— По вашему предложению Ворошилов поехал на охоту в Полесье?

— Нет. Это было по плану Ворошилова.

— Врете! Вы вместе с полесской террористической группой решили во время охоты наркома обороны завести маршала Ворошилова в охотничий домик и там убить. Что, не так? Полесская тергруппа уже дала показания против вас. Вы — организатор убийства Ворошилова! Сознавайтесь!

— Мне не в чем сознаваться. Никакой полесской тергруппы я и в глаза не видел и никакого террористического акта против маршала Ворошилова я не готовил!..

Поздно вечером в камеру к Ковалеву втолкнули маленького человека с лысым черепом, безумными, «бегающими» глазами, тощего, с выпирающими ключицами, поминутно озирающегося по сторонам, словно он ждал нападения на него. Неожиданно человек вскочил и принялся стучать в дверь и кричать: «Откройте дверь! Откройте!» В камеру вошел коридорный надзиратель, прикрикнул на кричащего; тот замолк и принялся плакать, растирая слезы рукавом ветхого пиджачка. «До чего довели человека, — удрученно подумал Ковалев, глядя на рыдающего соседа по камере. — За что искалечили мужчину, за что сделали инвалидом? Кому это все надо? И во имя чего все это делается?»

Не добившись признаний от Ковалева, Цанава приказал устроить ему очную ставку с арестованным, проходящим по делу вредительства, секретарем ЦК Компартии Белоруссии В. Потапейко. Ковалев с трудом узнал Потапейко: перед ним сидел изможденный, с натянутой кожей на темном лице, старческими дрожащими руками, поникшей головой и ледяным, пустым взглядом человек.

Допрос вел Сотиков, держался, как всегда, уверенно и нагло, делая свое привычное дело со скрытым удовольствием.

— Перед вами сидит Ковалев. Вы узнаете его?

— Да, — едва слышно ответил Потапейко, не поднимая головы.

— На допросе вы, Потапейко, показали, что Ковалев вам лично давал вредительские поручения. Подтверждаете свои показания?

— Да, подтверждаю.

На все вопросы Сотикова обвиняемый Потапейко отвечал односложно, не поясняя сути ответа, не поднимая головы, не глядя на Ковалева.

— Что ты говоришь неправду, Потапейко? Взгляни на меня — ты говоришь ложь? Зачем ты это делаешь?

— Прекратите, Ковалев! — закричал Сотиков. — Я запрещаю вам задавать вопросы! Слышите?

— В таком случае я отказываюсь участвовать в очной ставке. Разве можно вести допрос больного человека?

— Больно много знаете, Ковалев! Нам решать, что — можно, а что — нельзя!

Через несколько дней Ковалева вызвал старший следователь Лебедев и предложил ознакомиться с его «делом».

— Следствие подходит к концу. Вы совершили государственное преступление, и вас будет судить Военная коллегия Верховного суда СССР. Расстрела вам не миновать!

Ковалев читал «показания» находящегося под следствием бывшего заместителя председателя Совнаркома БССР И. Журавлева, наркомпроса В. Пивоварова, секретаря ЦК В. Потапейко, и у него от оговоров волосы становились дыбом. Все они были арестованы раньше Ковалева и после избиений и надругательств вынуждены были дать «показания» против предсовнаркома. Трудно было поверить, что Иван Журавлев, работая секретарем Витебского горкома партии, участвовал в функционировании «контрреволюционной организации» и завербовал Ковалева, который впоследствии стал руководителем.

И еще больше удивили показания второго секретаря ЦК Компартии Белоруссии Анатолия Ананьева, работавшего ранее заместителем предсовнаркома БССР Ковалева. Пытки, избиения, перекрестные допросы, очные ставки после бессонных ночей сделали свое дело: сознание, похоже, помутилось у Ананьева, и он давал весьма противоречивые показания, наговаривая на себя небылицы, нужные Цанаве и его сатрапам. Почувствовав, что он оговорил себя беспредельно, Ананьев в камере вскрыл осколком стекла вену на руке и кровью написал записку дочери: «Что бы обо мне ни говорили, помни, дочка, что я честный человек». Но после очередных избиений Ананьев снова признал себя виновным во всех предъявленных ему обвинениях. Его помутившийся от пыток рассудок не позволял принять разумное решение.