Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть

Один младший офицер германской армии, который знал о приказе убивать советских политруков (комиссаров) еще до вторжения в Советский Союз и был вполне согласен с этим приказом, вспоминал потом: «Разница [между войной в Советском Союзе и на Западном фронте] заключалась в том, что русские или красноармейцы считались людьми второго сорта, а также в том, что их было гораздо больше. И с этой силой, этим количественным превосходством, нужно было что-то делать… Они [нацистские лидеры] говорили, что нет времени, что нужно сражаться, наступать — и не страшно, если погибнет чуть больше русских. Они люди второго сорта… И этим нам отчасти давали право уничтожать их, чтобы они не представляли для нас угрозы… Большевика всегда изображали с окровавленным ножом в зубах, он всегда только разрушает, расстреливает людей, избивает их до смерти, пытает и отправляет в Сибирь в лагеря… Большевики были для нас людьми, способными на любую жестокость и насилие, и мы ни за что не должны были допустить, чтобы они пришли к власти» ‹63›.

На этом фоне — на фоне решимости начать «войну на уничтожение» против «людей второго сорта» — Гитлер встретился с группой государственных чиновников уровня заместителей министра, армейских офицеров и прочих служащих 2 мая 1941-го. Точка зрения, которую они сформировали в результате этой встречи, была выражена в их итоговом меморандуме: «1. Война сможет продолжаться только в том случае, если к третьему ее году весь Вермахт будет получать продовольствие с русских территорий. 2. В результате изъятия нами упомянутого продовольствия X миллионов человек неминуемо умрет от голода» ‹64›. Под «третьим годом войны» участники встречи имели в виду период с сентября 1941-го по август 1942-го. Под цифрой «X» миллионов, как впоследствии станет известно, подразумевалось «30 миллионов» ‹65›.

Этот невероятный документ, содержавший план истребления голодом, или Великого голодомора, — не получивший в связи со всеобщим вниманием к ужасам Холокоста должной известности — возник во время этой встречи отнюдь не случайно. Он исходил непосредственно от Гитлера. Единственный присутствовавший на этой встрече правительственный чиновник самого высокого ранга, Альфред Розенберг, в тот же день, как и планировалось, обсудил с Гитлером «восточные вопросы в деталях»66, желая, вне всяких сомнений, представить конкретные предложения, которые пришлись бы по душе фюреру. Структурным последствием нежелания Гитлера предоставлять ключевым министрам возможность обсуждать проблемы коллективно — в последний раз встреча всех членов кабинета состоялась в 1938-м — стало то, что ключевыми стали именно встречи на уровне замов ‹67›. (Не случайно одна из наиболее печально известных встреч времен войны — Ванзейская конференция, на которой обсуждалась судьба евреев, как и встреча 2 мая, где обсуждался план Великого голодомора, прошла на уровне заместителей.) Важно отметить также и то, каким образом правление Гитлера — как внешняя, так и содержательная его часть — повлияло на тех, кто 2 мая согласился обречь миллионы людей на голодную смерть. Гитлер не просто объявил о том, что война будет вестись «на уничтожение». Он уже множество раз продемонстрировал, что хочет решать проблемы радикально.

Поэтому есть все основания полагать, что участники конференции 2 мая 1941 года действительно верили, что голодная смерть 30 миллионов человек послужит на благо как их лидеру, так и стране. Они помнили о том, как союзники взяли Германию в блокаду во время Первой мировой войны, стремясь голодом поставить страну на колени. Это привело к тому, считает профессор Адам Туз, что «в риторике 1940–42 годов проявилась своеобразная инверсия — „кто-то будет голодать, но на этот раз не мы“». И в отличие от Холокоста, по отношению к которому обычно употреблялись эвфемизмы (убийство, например, называлось Sonderbehandlung — («особое обращение»), план голода был «четко задокументирован и разослан в оккупационные войска. В результате у комендантов гарнизонов в тылу были четкие инструкции, где говорилось, что, раздавая еду голодающим русским, они и их подчиненные должны помнить, что на кону не что иное, как выживание рейха и продолжение войны во второй, третий, четвертый год» ‹68›.

Подобная логика, безусловно, отражает личный взгляд Гитлера, который мыслил в терминах «или — или», «или мы уничтожим врага, или он уничтожит нас». Этот примитивный способ эмоционально сводить сложные вопросы в плоскость абсолютных альтернатив был краеугольным камнем харизматического стиля Гитлера со времен его первых выступлений в пивных. Потому нет ничего удивительного, что всего за несколько дней до вторжения в Советский Союз Гитлер в разговоре с Геббельсом заявил: «Фюрер говорит, что мы должны одержать победу независимо от того, правы мы или нет. Так или иначе, мы за столько всего в ответе, что победу надо одержать любой ценой — иначе весь наш народ… просто сотрут с лица земли» ‹69›.

План Великого голодомора, как и множество других планов, которые нацисты строили раньше, оказался абсолютно неосуществимым в том масштабе, который намечался изначально: Германия не обладала достаточными ресурсами для того, чтобы миллионы людей по всем городам Советского Союза упрятать в тюрьмы и держать их там, пока они все не поумирают от голода. Но сама идея, заложенная в основу этого плана, осуществлялась во многих местах. Так, например, немецкая армия замкнула кольцо блокады вокруг Ленинграда (в настоящее время — Санкт-Петербург), и за период с сентября 1941 года по январь 1944-го в городе вымерло более 600 000 жителей — в основном от голода. То же твердое решение «не тратить ценные продукты» на своих врагов послужило основной причиной гибели в немецком плену более трех миллионов советских солдат. В отдельных городах оккупированной Украины — как, например. в Харькове — немецкие оккупационные власти активно осуществляли политику Голодомора.

По количеству населения Харьков был самым большим городом, захваченным немцами во время войны. С того момента, когда в октябре 1941 года они вступили в город, до августа 1943-го ‹70›, когда Красная Армия его освободила, было ясно, что максимальное изъятие продуктов питания у мирного населения планировалось с самого начала. Инна Гаврильченко, украинская школьница, которой в то время было пятнадцать лет, рассказывает: «К нам в комнату ворвался немецкий солдат и стал шарить повсюду. Он заглядывал во все шкафы, выбрасывал оттуда вещи, книги. У нас был сахар — он его нашел и забрал…» ‹71›

Обобрав жителей Харькова, изъяв у них все запасы продовольствия, немцы закрыли город: прекратился подвоз продуктов из пригородных сел и полицаи бдительно следили за тем, чтобы никто из горожан не мог выйти за черту города. Тем немногим, кто на них работал, немцы давали какие-то пайки — остальные были обречены на голодную смерть [10] Интеллигенция, жившая в основном в центре города, начала вымирать уже в конце 1941 года; люди, жившие на окраинах, в частных домиках, держались дольше — за счет своих огородиков, однако и их нещадно обирали как оккупанты, так и их прислужники-полицаи. Умирали художники и артисты, учителя и врачи, умирали ученые; умер всемирно известный архитектор, академик Бекетов, его двоюродную сестру застрелили. В Харькове во время оккупации вымерло около 120 тысяч жителей. . Отец Инны Гаврильченко умирал у нее на глазах. Она хорошо знает признаки приближающейся голодной смерти: «Прежде всего тело твое лишается белков. Оно начинает пухнуть — но не все сразу, а по частям. Сначала пухнут руки и ноги. Посмотришь на свою руку — она как палочка, на которую надета боксерская перчатка, и ты не можешь сжать кулак: опухшие пальцы не сгибаются. И ноги тоже — худые, как палочки, они опухают снизу. Потом опухает живот и уже потом — лицо, тоже по частям. На самой последней стадии оно искажается до неузнаваемости: опухают носогубные складки, появляется страшный голодный оскал — иссохшие губы растягиваются, зубы обнажаются, и нельзя понять — смеется человек или плачет. И все это время какой-то горький вкус во рту, и понос — он так и называется голодный понос, и еще красная сыпь во рту и на языке, странная такая» ‹72›.