Лин фон Паль - Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции

Теперь князья были так заинтересованы в жизнях детей, что сами искореняли вероятность бунтов на корню. И, только когда порядок в Орде снова стал расшатываться, в вассальных землях стали проявлять недовольство. Так сильная ханская власть показала московским властителям ориентир: бунты и недовольство нужно подавлять с максимальной жестокостью. Только государство с сильной центральной властью способно держать свой народ в узде. Эту политику московские князья, а потом цари и проводили на всем протяжении русской истории.

Сын Дмитрия Ивановича, Василий, бывший аманат Тохтамыша, заняв место отца, показал, как должна караться крамольная мысль в его отечестве. Когда в 1393 году жители Торжка подняли восстание, он «велел боярам снова идти с полками в Торжок, изыскать виновников убийства и представить в Москву».

Сын Дмитрия Ивановича, Василий, бывший аманат Тохтамыша, заняв место отца, показал, как должна караться крамольная мысль в его отечестве. Когда в 1393 году жители Торжка подняли восстание, он «велел боярам снова идти с полками в Торжок, изыскать виновников убийства и представить в Москву. Привели семьдесят человек. Народ собрался на площади и был свидетелем зрелища ужасного. Осужденные на смерть, сии преступники исходили кровию в муках: им медленно отсекали руки, ноги и твердили, что так гибнут враги государя московского!.. Василий еще не имел и двадцати лет от рождения: действуя в сем случае, равно как и в других, по совету бояр, он хотел страхом возвысить достоинство великокняжеское, которое упало вместе с государством от разновластия». Автор этого отрывка, Карамзин, добавляет следом, что сам Василий тоже присутствовал на этой площади и наблюдал за казнью.

При нем же, Василии Дмитриевиче, москвичи пережили еще один кошмар монгольского нашествия – в 1408 году. И точно так же, как и отец, Василий предпочел бежать из опасной Москвы, оставив город на растерзание войску Едигея, нового узурпатора ханского престола. И точно так же, как при Дмитрии, жители были вынуждены самостоятельно организовать оборону города. Помня предшествующий опыт, москвичи открывать ворот не собирались и готовы были лучше уж умереть. Едигей пожег Переяславль-Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец, Клин, село Коломенское, но, узнав о начавшейся в Орде смуте, предпочел отойти от Москвы, взяв откуп всего-то в 3000 рублей серебром. Жители настолько были потрясены, что приписали этот уход врага действию икон. Вернувшемуся сразу после того князю никаких упреков послушные москвичи не высказали…

В 15 веке Москва во всем стала видеть литовскую угрозу. По принципу: от этого дрянного соседа ничего хорошего исходить не может. И для завоевания соседних княжеств и свободных земель использовался образ этого врага. Впрочем, «империей зла» для Москвы была Литва, а «империей зла» для Литвы – Москва. Хотя, как ни забавно, династия московских князей тесно породнилась с династией литовских, и в 16 веке на московском столе сидел князь, отцом которого был Василий Дмитриевич из Рюриковичей, а матерью – Софья Витовтовна, единственная дочь великого князя литовского Витовта. Звали его Василий Васильевич, по прозвищу Темный, потому что в борьбе за престол он потерял оба глаза – выкололи соперники. При Василии Васильевиче Московия получила двадцатилетнюю смуту – княжеская драка за престол была кошмарной. Но он победил и прирастил к Москве все земли, кроме Рязани, Твери, Пскова и Новгорода. Частично обвинения их в крамоле и измене были обоснованными: Тверь, и Рязань, и Новгород, и Псков боялись лишиться независимости, а в союзники, кроме Литвы, брать им было попросту некого – не крымского же хана?

В 15 веке Москва во всем стала видеть литовскую угрозу. По принципу: от этого дрянного соседа ничего хорошего исходить не может. И для завоевания соседних княжеств и свободных земель использовался образ этого врага. Впрочем, «империей зла» для Москвы была Литва, а «империей зла» для Литвы – Москва.

Даже тверской князь, ближайший родственник московского, не желал отдавать Тверь Москве, потому что знал, как поступает Москва с теми князьями, которых «присоединила», – либо убивает, либо определяет до конца дней в узилище, либо насильно постригает в монастырь. Тверской князь тоже был литовских кровей – чего ж удивляться его выбору? Рязанцы, у которых с Москвой отношения были еще хуже, чем у тверичей, тоже понимали, что, сожрав всех, Москва и их в целости не оставит. Даже Новгород боялся Москвы как чумы. Боялся больше, чем латинской веры! От москвичей новгородцы претерпели все: и регулярные грабежи в приграничных землях, и аресты своих купцов с отъемом товаров, и спровоцированный голод, особенно зимой, когда москвичи перекрывали Торжок и начинали продовольственную блокаду, не пропуская в Новгород возы с хлебом. Как думаете, хотелось ли Новгороду идти добровольно под власть князьям, которые над ними так издевались? Москва своими же действиями толкала новгородцев в литовское подданство, а с того времени, как литовский великий князь стал польским королем и была заключена уния между этими двумя государствами, – в подданство Литвы и Польши.

Для московского князя, мечтавшего создать из своего затрапезного княжества огромное царство, уход этих четырех крупных земель означал бы крах всяких надежд. Литва, подмять которую он надеялся в 1384 году с помощью династического брака, год спустя подписала с Польшей Кревскую унию и, таким образом, была теперь навеки потеряна, стала из лакомых вассалов гнусным врагом. Немудрено, что во всем он видел происки Литвы и крамольный умысел. Но представьте на минуту, что и Тверь, Рязань, Новгород и Псков вошли бы в состав Литвы на правах «субъектов федерации» (именно так думали те, кто стоял за союз с Литвой)? Было бы плохо? Для кого? Только для Москвы. Русское княжество Полоцкое чудесным образом пребывало в Литве уж несколько столетий. Там же были многие земли прежней Киевской Руси. Там отлично себя чувствовало Смоленское княжество и так далее. Вполне могло сложиться огромное федеративное Великое литовско-русское королевство, поликультурное, многонациональное, многоконфессиальное, которое по Люблинской унии в 1569 году включило бы в себя и Польшу. Но не сложилось. И Тверь, и Рязань, и Новгород, и Псков были присоединены, то есть завоеваны Москвой поодиночке. Москва отлично овладела искусством борьбы с майданами местного значения. Да ведь учителя были отменные – монголы. Конечно, и в Твери, и в Новгороде, и в Рязани, и в Пскове были противники московского захвата. В Москве они именовались мятежниками, литовскими шпионами, государственными изменниками. И московские князья ждали только повода, какой-нибудь ошибки, за которую можно ухватиться и покарать, то есть лишить независимости.