Лин фон Паль - Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции

Холерные бунты прошли по всей стране, и– как раз во время польской смуты. Они охватили не только южные губернии, где холера была давним бичом, но затронули и столицу. Бунт 22 июня 1831 года в Санкт-Петербурге начался на Сенной площади, где был городской рынок.

Слухи распространялись стремительно. На улицах Старой Руссы мещане и солдаты стали хватать прохожих, которых можно было заподозрить во вредительстве, – для этого нужно было иметь интеллигентный вид или носить офицерскую форму. Полиция несчастных отбивала, разносчиков слухов ловила, но толку не было.

К ночи 22 июля для профилактики холеры в казармах десятого батальона, стоявшего за городской чертой, провели окуривание (таковы были тогда медицинские рекомендации), солдат вывели и приказали ночевать под открытым небом. Погода была плохая, так что к утру следующего дня несколько человек приболело. Прошел слух, что начали травить и солдат. Слух, как стало потом известно, распустил обиженный на начальство поручик Соколов. Ему, конечно, тут же поверили.

К вечеру солдаты собрались толпой и решили избивать отравителей и душегубов. Начали с капитана, не ответившего на окрик караульного, – потащили его в город, по дороге пограбили местные кабаки и стали целенаправленно искать и избивать граждан двух категорий – докторов и офицеров. Было уже довольно поздно. Лекаря Вагнера вытащили из постели и забили насмерть. Попробовавшего остановить толпу генерала Мевеса стащили на землю и били головой об камень, пока не умер. Полицмейстера, который пытался укрыться среди поленниц, долго мучили, потом тоже убили. Всю ночь с 23 на 24 июля толпа, с поручиком Соколовым во главе, грабила все, что попадалось по пути, – аптеку, потому что там точно яды, учреждения, потому что там начальство сидит и зло умышляет, частные дома и квартиры, потому что там прячутся лиходеи. Лиходеев хватали и пытали, потом сажали под арест. По всему городу стояли солдатские караулы. На вечер назначили публичные казни.

Утром слухи о событиях в Руссе дошли до Княжьего Двора, где стоял генерал Леонтьев. Он отправил в город майора Ясинского с солдатами, которому удалось легко сломить дух мятежников, освободить арестантов, а зачинщиков изловить и запереть под стражей. Но часть охваченных холерным безумием солдат разбежалась по округе, и везде, где они появлялись, начинались новые бунты, и с теми же результатами – погромы, истязания, убийства. Арестантов мятежники тащили на расправу в Старую Руссу, где Ясинский их принимал и освобождал, а мятежников определял под замок.

25 июля, ошеломленный размахом бунта, Леонтьев ввел в Старую Руссу войска, и волнение приостановилось. Первое, что Леонтьев сделал, – похоронил всех убитых. Второе – отправил мятежников под конвоем в Дубовицы. Между тем бунт к концу июля охватил Новгородскую губернию везде, где располагались военные поселения.

25 июля, ошеломленный размахом бунта, Леонтьев ввел в Старую Руссу войска, и волнение приостановилось. Первое, что Леонтьев сделал, – похоронил всех убитых. Второе – отправил мятежников под конвоем в Дубовицы. Между тем бунт к концу июля охватил Новгородскую губернию везде, где располагались военные поселения. Мятежные поселенцы снова стали стекаться к Старой Руссе. Подошедшие на помощь Леонтьеву верные правительству части стояли бивуаком прямо на улицах города и роптали. Вместо того чтобы установить в городе порядок, они тоже поддались панике, и тоже стали искать отравителей: 2 августа в Старую Руссу явились толпы бунтующих поселян. Войска передались на их сторону. Генерал был запытан до смерти, многие командиры изувечены и заперты под замок.

Только 7 августа удалось прекратить мятеж в самой Старой Руссе, а мятежи в поселениях еще долго усмиряли специально посланные туда карательные команды. Всего за время этих беспорядков погибло более ста офицеров, причем перед смертью их подвергли страшным мучениям.

Само собой, участники бунта были отданы под военный суд – весь батальон в полном составе. Наказанием было либо битье кнутом или шпицрутенами, либо ссылка в каторжные работы и арестантские роты. Только немногие были признаны невиновными.

К сожалению, в отличие от Польши, где бунтовали за свои права и национальную гордость, бунты в России имели другую подоплеку. На бунт, оказалось, можно сманить непродуманными действиями или просто тревожными слухами. Легковерность и невежество – какая уж там «революционная идея»?! Ограбить, убить, уничтожить – вот и вся «политическая платформа». Даже крестьянские бунты – малочисленные и непродолжительные – показывали одно и то же: вспышка, грабежи, поджоги – и никакого захвата земель или требования передать эти земли в собственность, и никакого желания получить личную свободу. Вера в доброго царя и хорошего барина, злое начальство и врагов – докторов, профессоров и прочих, кто в очках. Такой вот, однако, народ.

После польского восстания Николай стал видеть крамолу вообще во всем. Особенно его раздражали иноверцы. Польскими иноверцами он пополнил население Сибири. Но были еще ведь и отечественные еретики, вроде бы даже совершенно православные…

С ними безуспешно боролись с достопамятного 1654 года, но ничего из этой борьбы и ни у кого из царей не выходило. Государственные православные ходили в свои храмы, раскольники – в свои. В южных губерниях были целые районы, где селились только раскольники. Там, где иметь свою церковь было опасно, – делали домашние молельни. В Сибири и в глухих местах, где госчиновник был большой редкостью, имели даже собственные монастыри. Это возмущало Николая до глубины души. Особенно ему не нравилось, что раскольничьи монастыри, оказывается, сохранились и в центре России.

После польского восстания Николай стал видеть крамолу вообще во всем. Особенно его раздражали иноверцы. Польскими иноверцами он пополнил население Сибири. Но были еще ведь и отечественные еретики, вроде бы даже совершенно православные…

В 1837 году, в январе, когда страна скорбела о смерти Пушкина, он потребовал у саратовского губернатора Степанова решить вопрос с Иргизским раскольничьим монастырем раз и навсегда. Степанов в Иргизе большой беды не видел и с выполнением приказа тянул. Императору это не нравилось. Он буквально обязал губернатора начать уничтожение оплота старообрядчества. Того же требовал от Степанова и митрополит Иоаким. Деваться было некуда. Степанов отправил команду чиновников, духовенства и солдат закрывать «гнездо разврата и суеверия».

Прослышав о приказе, в монастырь тут же стянулось до трехсот старообрядцев. Народ стал стеной и архимандрита в церковь не пустил. Не помогли ни угрозы, ни просьбы. Как только духовное лицо двинулось к храму, зазвонили во все колокола, и народ завопил «караул!». Ничего не добившись, вся эта комиссия вернулась в город Николаевск, а в монастырь срочно потянулись верующие. Когда утром комиссия явилась с большим количеством солдат, в монастыре было уже примерно пятьсот защитников. Архимандрит снова попытался войти в церковь, народ, заслонявший ее от осквернителей, бухнулся на колени и не пустил. Зачитали указ царя о закрытии монастыря. Люди стояли на коленях, плакали и просили оставить им намоленную церковь. Им зачитали статьи уголовного законодательства и пообещали судить как бунтовщиков. Народ в один голос закричал, что претерпит всякую казнь, но церковь не отдаст. Тогда пригрозили, что станут стрелять из пушек, а в ответ получили: «Государю императору ничего не стоит, если и сто человек убьют одним выстрелом». Что делать, было непонятно. Уговаривали, просили, стращали две недели – толку не было никакого.