Марина Федотова - Санкт-Петербург. Автобиография

Впрочем, все это была ерунда. В молодости технических трудностей быта не замечаешь. Чем больше трудностей, тем больше пробуждается сил. Гораздо хуже было другое. Сейчас, в эпоху интернетовских чатов и форумов, когда каждый без особых проблем может найти себе сообщество по душе, опять-таки трудно представить себе, что в те тусклые времена было просто не с кем общаться. Человек обычно имел очень узкий круг приятелей на работе и небольшой, выдыхающийся с годами круг школьных или институтских друзей.

Более ничего.

Куда податься?

Где найти живую человеческую среду?

В этом смысле семинар представлял собой явление уникальное. Он заменял собой презентации, клубы, выставки, действа, творческие вечера, книги, которые не достать, фильмы, которые не посмотреть, – словом, всю обширную калейдоскопическую пестроту, образующую сейчас культурную жизнь. Более того, он заменял собой и ее политическую составляющую. На заседаниях семинара можно было обсуждать то, что, вероятно, нигде больше обсуждать было нельзя: что такое государство и как оно функционирует, что такое власть и как с ней соотносится человек, что представляют собой революции, освободительные движения, гражданский протест.

По тем временам это была неслыханная свобода. И, пожалуй – самое ценное, что давал своим участникам семинар. Все-таки в молодости свобода – важнее всего. Тот, кто этим воздухом не дышал, тот не будет по-настоящему свободным уже никогда.

Конечно, существовали ограничения. Тысячеглазый советский Аргус приглядывался и прислушивался ко всему. Борис Стругацкий иногда говорил: «Вы только, ребята, знаете, поменьше болтайте. Вот вы тут болтаете невесть что, а меня потом будут вызывать, требовать объяснений. Мне придется врать, а я этого не люблю».

Он мог бы об этом и не предупреждать. Советская жизнь напоминала о себе каждый момент. Буквально в трех минутах ходьбы от Дома писателей, где проводил свои заседания семинар, располагалось управление ленинградского КГБ. Экран телевизора, стоящего в баре, вдруг покрывался полосами помех. Как объясняли официанты, это у «соседей» начинала работать радиостанция.

При всем желании забыть об этом было нельзя. Тем более что наверняка кто-то из участников семинара регулярно осведомлял «соседей», о чем мы тут говорим. Интересно, конечно, было бы сейчас выяснить – кто. Кто сидел рядом с тобой – слушал, поддерживал, одобрял, соглашался, высказывал примерно такие же мысли, а потом аккуратно вносил все высказывания в очередной «доклад».

А впрочем, не интересно.

Все это уже позади.

Сгинуло в прошлом.

Будем надеяться, навсегда.

И был еще один важный принцип, который составлял мировоззренческую суть семинара. Все тогда действительно были молоды, энергичны, хотели славы, признания, публикаций, книг, тиражей. В молодости это совершенно естественно, на то она и дана. Однако никому и в голову не приходило рассматривать литературу как способ сделать карьеру: обрести начальственный статус, конвертировать его в соответствующие блага. То есть кому-то, разумеется, приходило. Кто-то все равно пристраивался референтом в «структуры», бегал по партийным инстанциям, цепко, как таракан, карабкался по карьерной лестнице. Но это было не правило, скорее – уродливое исключение. Променять творчество на карьеру мог, по общему мнению, только законченный идиот. Сам Дом писателя, метафизической атмосферой своей, казалось, отторгал подобные мысли. Сюда приходила Анна Ахматова, по этим лестницам поднимались Юрий Тынянов и Евгений Шварц, здесь звучали стихи Александра Кушнера, здесь возникали судьбы и начинались новые имена. Одни названия внутри чего стоили: Золотая гостиная, Красная гостиная, Мавританская гостиная, Шереметевский зал... Какая карьера? Какие там начальственные блага? Все это глупо, смешно, тратить на это жизнь? Вот написать бы рассказ, который мог бы понравиться Михаилу Зощенко, вот написать бы повесть, про которую Борис Стругацкий сказал бы, что это, в общем, знаете, ничего...

Научить человека писать, по-видимому, нельзя. Если уж данных нет, то не помогут никакие технические ухищрения. Однако можно, наверное, создать почву, на которой зерно творчества прорастет, создать среду, где температура творения будет критически высока. Среду, где нет зависти и карьерных расчетов, среду, где автор невольно становится лучше, чем был до сих пор, среду, где все литературно равны, где все талантливы, где каждого ждет блистательная творческая судьба.

Тем семинар и отличался от современных литературных тусовок, выстраивающихся «свиньей», чтобы пробить себе дорогу наверх. В тусовке доминирует принцип: «ты – мне, я – тебе», идет непрерывный подсчет: взаимовыгодный ежечасный, ежеминутный товарообмен. В семинаре же никто ничего не считал. Здесь был совсем другой принцип: «Сделал что-то – забудь». Помогали друг другу вовсе не затем, чтобы получить что-то взамен, а просто потому, что друзьям следует помогать.

Сейчас, наверное, это выглядит наивным идеализмом. Ныне ценится эффективность: цель должна быть достигнута любыми доступными средствами. Однако заметим, что в координатах истории «бесплотные», наивные идеалы часто оказывались сильнее разумного прагматизма. Потому что прагматизм, стремление к выгоде – это «сейчас», а идеализм, стремление к совершенству – это «всегда». Прагматизм – то, что есть, а наивный идеализм – то, что грядет. Существовала когда-то академия Платона, где нарабатывались идеи, из которых выросла потом европейская цивилизация. Существовали дискуссионные сообщества Средневековья – из них выросло, трансформировав прежний мир, Новое время. Из разрозненных кружков первых либералов и социалистов вырос ХХ век, а из того, чему названия пока нет, прорастает сейчас пейзаж постиндустриальной эпохи...

Конечно, ленинградский семинар фантастов Бориса Стругацкого не повлиял на историю.

Слишком «узок был круг этих революционеров».

И все же «высокое стремленье дум» не рассеялось безвозвратно.

Как бы ни оценивать тот семинар сейчас, он представлял собой некую нарождающуюся реальность – мир, где прорастало новое время, где прорастала свобода, где прорастало будущее.

Это будущее оказалось не таким, как мы его себе представляли.

Но это, по-видимому, уже не наша вина...

Ленинградский футбол всегда находился на периферии футбола советского, в котором задавали тон московские команды ( единичные примеры вроде ереванского « Арарата » и ворошиловградской « Зари » не в счет ) . И это при том, что российский футбол родился именно в Петербурге: в 1897 году состоялся первый официальный матч – футбольная команда Санкт-Петербургского кружка любителей спорта проиграла команде Василеостровского общества футболистов со счетом 0 : 6, а в 1912 году команда из Санкт-Петербурга победила в первом чемпионате страны.