Анджей Иконников-Галицкий - Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921

Утро следующего дня красочно живописует Горн:

«– Там, – говорит мне какая-то женщина, – идите на площадь, и на Великолуцкую…

Я пошел и увидел. Среди массы глазеющего народа высоко на фонаре качался труп полураздетого мужчины. Около самого фонаря, видимо с жгучим любопытством, вертелась разная детвора, поодаль стояли и смотрели взрослые… В тот день еще висело четыре трупа на Великолуцкой улице, около здания государственного банка, тоже на фонарях один за другим в линию по тротуару» [331].

Далее Горн резюмирует: «Вешали людей во все время управления „белых“ псковским краем».

О том же, правда не как очевидец, а со слов других лиц, рассказывает Маргулиес:

«Когда Булак-Балахович взял Псков, он задержал всю большевистскую Чрезвычайную комиссию – 34 человека. Вывел их на площадь, куда повалили и псковичи. Булак сказал чекистам речь: „Вы так провинились, что вам больше нет места на земле, считайте себя мертвыми; но если о ком-нибудь из вас кто-нибудь из собравшегося здесь народа скажет доброе слово, что вы кого-нибудь пожалели, с кем-нибудь были милосердны, – того я пощажу“.

Из народа крики: „Всех их казнить!“

– Вы слышите, – сказал Балахович, – приходится вам всем умереть. Пуль у меня нет, они все на учете, и вешать вас у меня некому – все заняты делом. Даю вам полчаса времени – вешайтесь сами.

Все через полчаса повесились» [332].

Именно развешивание граждан на фонарях стало главным символом «балаховщины» в Пскове. Батька (так теперь его требовалось называть) не стеснял себя в этом плане. Если верить многочисленным, как будто написанным под копирку свидетельствам очевидцев, командующий войсками Псковского и Гдовского районов полковник Балахович не без своеобразного юмора осуществлял свою политическую программу.

Пример балаховской революционно-сардонической иронии приводит в воспоминаниях красный боец Н. А. Порозов со слов балаховца-перебежчика:

«Батька Балахович проводил смотр одного из своих полков. Под конец вышли из строя 5 солдат и заявили, что воевать ни с кем не хотят.

– Стало быть, воевать не хотите?

– Не хотим.

– Правильно, – говорит Балахович, – белые насильно в бой никого не посылают.

И отдает приказ повесить всех пятерых перед строем» [333].

Горн, Маргулиес, Гессен, Кирдецов и прочие со сладострастным содроганием описывают ужасы правления Балаховича в Пскове. По его приказу были вырыты из могил и выброшены тела похороненных красноармейцев. Провинившихся обывателей, в том числе девушек, подвергали публичной порке розгами и шомполами. Жертвы батьки – наряду с «ворами, жидами и коммунистами» – богачи, с которых было что взять, и бедняки, за которых некому заступиться. Балахович окружил себя садистами-авантюристами вроде Энгельгардта и жуликоватыми дельцами, подобными полковнику Стоякину. Под страхом наказаний и казней эта шайка вымогала деньги и ценности у зажиточных граждан, в особенности у евреев. Штаб Балаховича и его «ушкуйники» гуляли напропалую, проматывая награбленные денежки. «Над Псковом стоял дым коромыслом… улицы, особенно по вечерам, были полны компаниями балаховских молодцов, пьяными голосами дико оравших на улицах песни», – добавляет подполковник Смирнов.

Свидетельства красочны, правда у них есть один недостаток: они все принадлежат заклятым врагам псковского батьки. Тут не обходится без противоречий; Маргулиес, к примеру, записывает (и опять-таки с чужих слов): «Отношение крестьян к нему – любовное; верят в батьку». Правда, вот Маргулиесу в этом случае поверить трудно, особенно если вспомнить про кавалерийские расправы над лужскими крестьянами во время прошлогодней продкампании… Выяснить, что и как было на самом деле, теперь уже невозможно. Но образ сложился. А вот отношения чрезмерно самостоятельного псковского кондотьера с руководством белых – не сложились.

Руки вверх, гражданин Юденич!

В ночь на 23 августа в Псков вступил посланный Юденичем для «восстановления порядка» полковник Пермикин с войсками. Штаб Балаховича был захвачен, Стоякин, правая рука батьки, то ли застрелен, то ли удавлен.

Свидетельствует Николай Никитич Иванов, министр общественных работ эфемерного Северо-Западного правительства и ярый сторонник псковского батьки:

«В ночь на 23-е августа в Псков ворвался с людьми полк[овник] Б. С. Пермикин, после сего дела генерал, и арестовал нескольких чинов штаба Балаховича, из которых был задушен после ареста один полковник Стоякин, особенно ненавистный штабу, остальные потом были отпущены без какого-либо суда и наказания» [334].

Балахович бежал из Пскова (или, по версии Иванова, тоже авантюриста каких мало, «спокойно проехал с несколькими своими всадниками сквозь кольцо расступившихся перед батько пермикинских солдат»). Защиту ему дали эстонцы. Через пару недель он уже, по свидетельству очевидцев, «в полной генеральской форме разгуливал у всех на виду в Ревеле»; через месяц его крестьянско-партизанские зеленые отряды снова буянили под Печорами. Позднее их видели близ Пыталово и Себежа, где они громили красные тылы уже под эстонским знаменем.

Юденич устранил «самостийника» и партизана из своей армии накануне решающих битв. Но октябрьское генеральное наступление белых на Петроград закончилось катастрофой. Армия Юденича, дойдя до окраин города, мгновенно развалилась. Описание ее жалкой и трагической гибели – за рамками нашего рассказа. В январе Юденич, генерал без войск, но с остатками (и немалыми) собранных на военные нужды денежных средств, поселился под охраной нескольких офицеров в Ревеле (теперь уже Таллине), в гостинице «Коммерс».

В январе 1920 года в ревельской газете «Верный Путь», считавшейся рупором Балаховича и его сторонников, было напечатано открытое письмо к Юденичу. Главный вопрос, торчавший из этого текста, как дуло пистолета: куда делись деньги? На что израсходовано золото, присланное Колчаком, и средства, выделенные союзниками? Когда генерал Юденич даст отчет о деньгах?

Ответа от бывшего главнокомандующего не последовало.

Поздно вечером 27 января в дверь его номера постучали. Отворил дежурный офицер; в сумраке коридора темнело несколько молодцеватых фигур в военных френчах. «Письмо его высокопревосходительству». Офицер принял листок, отнес в кабинет. Надев очки, генерал от инфантерии Юденич прочитал следующий текст: «Так как Ваше высокопревосходительство, не произведя расчета, решили оставить нас, согласно решения Временного управления делами бывшей Северо-Западной армии, приглашаетесь следовать на место Вашего временного пребывания до урегулирования расчета. Где Вы будете находиться в полной безопасности под моей охраной. Генерал-майор Булак-Балахович».