Анджей Иконников-Галицкий - Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921

Муравьев после вступления 13 марта в Одессу австро-германских войск бежал в Москву – уже столицу Советской России. Был отдан под суд революционного трибунала за многочисленные злоупотребления властью. Однако 13 июня назначен главнокомандующим Восточным фронтом Красной армии и отбыл в Казань. Там вступил в контакт с представителями левых эсеров и в начале июля попытался повернуть войска фронта против германцев и заключивших с ними мир большевиков. 10 июля он с отрядом верных бойцов на двух пароходах ушел из Казани и высадился в Симбирске. Оттуда он разослал телеграммы-воззвания.

Из последних телеграмм Муравьева:

«Защищая власть советов, я от имени армий Восточного фронта разрываю позор Брест-Литовского мирного договора и объявляю войну Германии. Армии двинуты на Западный фронт…»

«Всем рабочим, крестьянам, солдатам, казакам и матросам. Всех своих друзей и бывших сподвижников наших славных походов и битв на Украине и юге России ввиду объявления войны Германии призываю под свои знамена для кровавой последней борьбы с авангардом мирового империализма – германцами. Долой позорный Брест-Литовский мир! Да здравствует всеобщее восстание!» [174]

Не правда ли, чем-то стиль этих воззваний напоминает «Обращение к народу» Корнилова?

Установить полный контроль над Симбирском ему не удалось, несмотря на арест командующего 1-й армией красных Тухачевского и нескольких большевиков. В ночь с 11 на 12 июля он был убит.

Обстоятельства его гибели изложены в мемуарах Бонч-Бруевича:

«В зал, расположенный рядом с комнатой, где по требованию Муравьева должно было состояться совместное с ним заседание губисполкома, ввели несколько десятков красноармейцев – латышей из Московского отряда. Против двери поставили пулемет. И пулемет и пулеметчики были тщательно замаскированы. <���…>

Ровно в полночь, закончив свое совещание с левыми эсерами, Муравьев в сопровождении адъютанта губвоенкома Иванова и нескольких эсеров явился в губисполком. Главкома окружали его телохранители – увешанные бомбами матросы и вооруженные до зубов черкесы.

Председательствовавший на заседании Варейкис (председатель Симбирского губкома большевиков. – А. И.-Г. ) дал слово главкому, и тот надменно изложил свою „программу“… Сам Варейкис так описывает дальнейшие события:

„Я объявляю перерыв. Муравьев встал. Молчание. Все взоры направлены на Муравьева. Я смотрю на него в упор. Чувствовалось, что он прочитал что-то неладное в моих глазах, что заставило его сказать:

– Я пойду успокою отряды.

Медведев наблюдал в стекла двери и ждал сигнала. Муравьев шел к выходной двери. Ему осталось сделать шаг, чтобы взяться за ручку двери. Я махнул рукой. Медведев скрылся. Через несколько секунд дверь перед Муравьевым растворилась, из зала блестят штыки.

– Вы арестованы.

– Как? Провокация! – крикнул Муравьев и схватился за маузер, который висел на поясе. Медведев схватил его за руку. Муравьев выхватил браунинг и начал стрелять. Увидев вооруженное сопротивление, отряд тоже начал стрелять. После шести-семи выстрелов с той и другой стороны в дверь исполкома Муравьев свалился убитым“» [175].

Правду ли рассказывают Бонч-Бруевич и Варейкис, или первый красный главком погиб по-другому – этого мы не знаем. Его смерть, как и его жизнь, осталась окутана туманом недомолвок, версий, предположений.

Муравьев и Корнилов – фигуры разного исторического масштаба. Корнилов возглавил Белое движение и после своей гибели остался символом этого движения. О нем хранили благоговейную память эмигранты, его с бранью и ненавистью поминали советские учебники истории.

Муравьев был убит – и забыт. В следующие месяцы и годы у Гражданской войны появились новые герои. И все же между ним и Корниловым есть глубинная связь. Оба они – люди взрыва, оба они смогли окончательно найти себя лишь в грохоте и хаосе русской смуты. Революция вознесла обоих – и убила обоих.

Что бы мы знали о генерале Корнилове, если бы не революция? Немногим больше, чем о капитане Муравьеве.

30 октября 1920 года по русскому календарю, или 12 ноября по календарю России совдеповской, в Севастополе, на улицах, спускающихся к морю, к порту, творилось нечто неописуемое. Тысячи, десятки тысяч людей, толпы – мужчины всех возрастов, штатские и в военных шинелях; дамы с картонками и котомками; барышни в сбитых набок шляпках; мальчики и девочки в пальтишках и матросках – в смятении, с криками, с ужасом в глазах, спешили, толкаясь, к пристани. Последние пароходы уходили в Констанцу, в Варну, в Стамбул. Людей гнал страх, как штормовой ветер гонит пыль и мусор на обезлюдевших улицах. Страх этот приходил сверху, с гор, нависших над Южным берегом Крыма. Где-то там еще держались последние арьергардные части белогвардейских войск; оттуда шли красные. Это было страшнее, чем смерть.

В толпу там и сям влипали повозки и экипажи; сквозь людскую массу проталкивались, гудя, автомобили. В одном из них, обшарпанном «рено» с откидным верхом, ехали несколько военных. Водитель беспрестанно сигналил, яростно выкрикивал какие-то ругательства. Автомобиль уже почти протиснулся к вожделенной набережной, но тут опять застрял, упершись в повозку, на которой полулежала какая-то полная немолодая дама. При каждом гудке клаксона дама припадочно вскрикивала и хваталась за виски руками в грязных белых перчатках.

Внезапно военный, ехавший в автомобиле, грузный краснолицый господин в пенсне и с генеральским погонами, поднялся с сиденья, вытянулся как перед главнокомандующим. Правую руку понес к фуражке… В руке – револьвер… От звука выстрела шарахнулась во все стороны и без того перепуганная толпа… Тяжелое генеральское тело рухнуло обратно на сиденье машины…

Свидетельствует известный кинорежиссер Сергей Иосифович Юткевич, в 1920 году – шестнадцатилетний художник, зарабатывавший частными заказами в Севастополе:

«Я и сейчас с ужасом вспоминаю то невообразимое, что творилось в Севастополе, когда к городу подходили красные. Обезумевшие люди рвались к порту. На моих глазах генерал Май-Маевский, привстав в машине, выстрелил себе в висок» [176].

Наша зарисовка не претендует на документальность. Паники, говорят историки, в этот день в Севастополе не было; она началась через два дня, когда стало ясно, что всем мест на пароходах не хватит, что многие и многие завтра-послезавтра окажутся в руках большевиков. Что же касается свидетельства Юткевича, то он, скорее всего, не знал генерала в лицо и мог ошибаться. Общепринятая версия гибели одного из самых известных военачальников Вооруженных сил Юга России генерал-лейтенанта Владимира Зеноновича Май-Маевского – иная. В большинстве случаев говорится о внезапной кончине, о смерти от разрыва сердца. Но дата не вызывает сомнений: 12 ноября (30 октября по старому стилю) 1920 года, первый день эвакуации из Севастополя частей белой армии «и всех, кто разделял ее крестный путь».