Анджей Иконников-Галицкий - Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921

Но если тяготила его армейская дисциплина и упорядоченность, то тем более не по нутру пришлась спокойная жизнь обеспеченного семейного обывателя. К этому добавился еще и острый конфликт с отцом, разбирать который пришлось наказному атаману Кубанского войска Михаилу Петровичу Бабичу. Отец взыскивал с сына долг и обвинял в расточительстве; сын называл отца тираном, семейным деспотом, губителем жены и детей. Дело едва не дошло до лишения мундира; потом как-то утряслось, но осадок остался…

Прожив с молодой женой (счастливо или нет – мы не знаем) около года, Андрей Григорьевич решает поискать удачу в далекой забайкальской тайге. В 1913 году отправляется в Нерчинск – как мы сказали бы сейчас, в геологическую партию; тогда это называлось экспедицией Кабинета его величества «для отыскания и нанесения на карту золотоносных месторождений». О его работе в экспедиции мы не имеем никаких сведений. Впрочем, она продолжалась недолго. В июле 1914 года Андрей Шкура приехал в отпуск в Читу. Там из газет узнал о мобилизации и о начале войны.

Его не манила служба, но поманила война. Он немедленно возвращается в Екатеринодар и подает прошение об отправке на фронт. Тут опять оказывается не в своем полку, а в 3-м Хоперском, второочередном. Полк был включен в состав III Кавказского армейского корпуса и прибыл в конце сентября в Ивангород (Дембин) под Варшавой. Там в это время шли жестокие бои – разгар немецко-австрийского наступления.

Боевой путь Андрея Шкуры в Первой мировой войне рисуется совершенно по-разному в двух группах источников, которые можно назвать так: мифологические и реалистические.

Согласно мифологической схеме, сотник Шкура уже в первых боях проявил неслыханную храбрость, рубил и гнал немцев с австрийцами, захватывал пленных, за что удостоился выдающихся наград и быстрого повышения в чинах. Вслед за этим он выдвинул гениальную военную идею – вести партизанскую войну в тылу противника. Он, как Денис Давыдов, создает летучий отряд, который громит штабы и гарнизоны противника, собирает бесценную разведывательную информацию, захватывает в плен генералов. Маститые военачальники русской армии удивляются, разводят руками, награждают героя-кубанца очередными орденами. Слава о есауле Шкуре и его «волчьей сотне» гремит по всем фронтам… И так далее.

Однако генерал Петр Николаевич Краснов, хорошо знавший Шкуро во время Гражданской войны и в эмиграции, оценивает фронтовые заслуги будущего кубанского батьки более чем скромно:

«Молодой еще человек, он в русско-германскую войну командовал партизанским отрядом при 3-м кавалерийском корпусе. Как и все партизаны в эту войну, он ничем особенно не отличался» [285].

Еще более категоричен Врангель, впрочем вообще недоброжелательно настроенный по отношению к Шкуро (сведения, приводимые Врангелем, относятся к концу 1915-го и к 1916 году):

«Партизанские отряды, формируемые за счет кавалерийских и казачьих полков, действовали на фронте как-то автономно, подчиняясь непосредственно штабу походного атамана. За немногими исключениями туда шли главным образом худшие элементы офицерства, тяготившиеся почему-либо службой в родных частях. Отряд есаула Шкуро во главе со своим начальником, действуя в районе XVIII корпуса, в состав которого входила и моя Уссурийская дивизия, большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил и, наконец, по настоянию командира корпуса генерала Крымова, был с участка корпуса отозван» [286].

Что же на самом деле? Казак Шкура – славный партизан или ничем не примечательный обер-офицер?

Истина, по-видимому, где-то посередине.

На войне всем нужен героический пример и образ; у генералов герои одни, у солдат – другие, у офицеров – третьи. Андрей Шкура не укладывался в рамки генеральского представления о славном воине, не подходил и под солдатский стереотип. Его легенда стала складываться в сознании и в среде второочередных обер-офицеров, не имеющих надежд на служебный успех при обычной армейской рутине и мечтающих о стремительном выдвижении благодаря личной храбрости, предприимчивости и боевой удаче.

Андрей Шкура, бесспорно, обладал храбростью, был прекрасным наездником, умелым командиром и отчаянным рубакой. Кроме того, отличался бесшабашным, рисковым, зажигательным нравом. Совестью обременен не был. Хороший боевой офицер, но недостаточно дисциплинированный. Начальники таких не очень любят, подчиненные побаиваются. На их подвиги (точнее, похождения) те и другие предпочитают смотреть со стороны. Отправить его в разведку, или в расположение соседнего полка для связи, или вообще сплавить в другую часть…

К нарисованному портрету вполне подходят и внешние регалии – сведения о наградах и о продвижении в чинах.

Стремительной карьеры за три года войны Шкура не сделал. Сотник – подъесаул – есаул. Для военного времени – обычный рост боевого офицера. Награды тоже обычные для фронтовых храбрецов: Анна четвертой степени («клюква» и надпись на эфесе: «За храбрость») и георгиевская шашка с позолоченной рукоятью.

«Клюкву» Шкура заработал в октябрьских боях на реке Сан, примерно в тридцати пяти верстах от того самого Кржешова, где Тухачевский добывал своего Владимира с мечами. Если верить «Запискам», сотник Шкура, будучи в разъезде во главе взвода кубанцев, неподалеку от местечка Сенява столкнулся с эскадроном неприятельских гусар. Кубанцы, прикрытые лесом, увидели противника первыми и атаковали его. Результат успешной атаки – 2 пленных офицера, 48 солдат и 2 пулемета.

Вскоре последовала еще одна награда. Автор «Записок» излагает обстоятельства, при которых она заслужена, следующим образом:

«Оторванные от своих, мы попали наконец в какую-то жуткую свалку, где наши и австрийцы были совершенно перемешаны. Неожиданно мы вышли к окруженной австрийцами 21-й дивизии генерала Мехмандарова и присоединились к ней. Мехмандаров приказал мне постараться войти в связь с нашими войсками. Внезапной конной атакой я разбил и взял в плен две роты австрийцев, и 21-я дивизия соединилась с одним из наших корпусов, в свою очередь окружавших австрийцев. Началось форменное их избиение. Мне казаки приводили каждый по 200–250 пленных. Мы преследовали врага в направлении на Кельцы, занятые австрийцами, которые, при приближении наших разъездов, бросили город, оставив громадную добычу и значительное количество пленных.

В начале ноября под Радомом я, вместе с донцами, взял много пленных, орудия, пулеметы и получил за это георгиевское оружие» [287].

То же событие описано в официальных источниках куда более сдержанно.

Из приказа войскам 4-й армии Юго-Западного фронта за № 413 от 29 января 1915 года: