Уинстон Черчилль - Вторая мировая война

Когда я пришел в адмиралтейство, у меня уже было определенное представление о стратегическом положении на море. Противнику жизненно важно было сохранить господство на Балтийском море. Поставки из Скандинавии, шведская руда и прежде всего оборона против возможных русских десантов на протяженном и незащищенном северном побережье Германии, от которого Берлин в одном месте находится всего лишь в 100 милях, диктовали германскому военно-морскому флоту необходимость сохранить господство на Балтийском море. Поэтому я был уверен, что на этом первом этапе Германия не поступится своим господством на Балтике. Следовательно, хотя немцы могут послать подводные лодки, крейсера или, возможно, даже один карманный линкор для нарушения наших коммуникаций, они не рискнут ни одним кораблем, который им необходим для сохранения господства на Балтийском море. Германский флот, восстанавливавшийся в это время, при сложившихся обстоятельствах должен был считать это своей первоочередной и почти единственной задачей. Для поддержания превосходства на море и для осуществления нашего основного наступательного мероприятия – блокады мы должны были, конечно, сохранить превосходящие силы флота в наших северных водах. Однако нам казалось, что не будет никакой необходимости держать слишком крупные военно-морские силы для наблюдения за вылазками из Балтийского моря или из Гельголандской бухты.

Безопасность Англии значительно повысилась бы, если бы при помощи воздушных налетов нам удавалось хотя бы временно выводить из строя Кильский канал – эту боковую дверь из Балтийского моря.

Еще не будучи в военно-морском министерстве, я вполне согласился с его мнением о том, какую большую угрозу представляют собой подводные лодки. Хотя высокие технические качества прибора «Асдик» были проверены во многих сражениях с подводными лодками в начале войны, наши средства борьбы против подводных лодок были далеко не достаточны, чтобы предотвратить наши серьезные потери. Высказанное мною в то время мнение, что «вполне возможна успешная борьба с подводными лодками во внешних морях, и особенно в Средиземном море, и что потери неизбежны, но они не смогут повлиять на ход событий», не было ошибочным. Ничего особого не произошло в первый год войны с немецкими подводными лодками. Битва за Атлантику была отложена на 1941 и 1942 годы.

В соответствии с преобладающим мнением в военно-морском министерстве до войны я недооценил угрозу или последствия нападения на английские военные корабли с воздуха. «Мне кажется, – писал я за несколько месяцев до войны, – можно предполагать (потому что об этом очень трудно судить точно), что нападение авиации на английские военные корабли при их нынешнем вооружении и обороне не помешает осуществлению их полного господства на море». Однако препятствия, хотя и преувеличенные, к передвижению нашего флота скоро стали серьезными. Авиация почти сразу же оказалась ужасной угрозой, особенно на Средиземном море. Мальта, имевшая лишь незначительную противовоздушную оборону, представляла собой проблему, которую невозможно было сразу разрешить. С другой стороны, в первый год войны ни один крупный английский корабль не был потоплен авиацией.

Первоначальный состав военного кабинета, намеченный Чемберленом, был почти сразу же увеличен под давлением обстоятельств. Теперь он уже включал министра иностранных дел лорда Галифакса, лорда – хранителя печати сэра Сэмюэля Хора, министра финансов сэра Джона Саймона, министра координации обороны лорда Чэтфилда, министра без портфеля лорда Хэнки, военного министра Хор-Белиша, министра авиации сэра Кингсли Вуда. В военный кабинет теперь вошли три военных министра, одним из которых был я. Кроме того, необходимо было, чтобы министр по делам доминионов Иден и министр внутренних дел и национальной безопасности сэр Джон Андерсон всегда присутствовали на заседаниях, хотя они фактически и не были членами военного кабинета. Таким образом, состав военного кабинета возрос до одиннадцати человек. Решение включить трех военных министров серьезно затрагивало положение лорда Чэтфилда как министра координации обороны. Но он принял это решение со свойственным ему добродушием.

Кроме меня, все остальные министры руководили последние годы нашими делами или имели отношение к тому положению, с которым мы сейчас столкнулись как в дипломатической, так и в военной областях. Иден вышел в отставку с поста министра иностранных дел в феврале 1938 года. Я не занимал государственных должностей в течение одиннадцати лет, поэтому не нес никакой ответственности за прошлые события или за недостаточную подготовленность, которая выявилась теперь. Наоборот, в последние шесть или семь лет я постоянно предсказывал те беды, перед лицом которых мы теперь оказались. Итак, вооруженный могущественной машиной военно-морского министерства, на долю которого пала сейчас вся тяжесть активной борьбы с противником, я не испытывал никаких неудобств; но если бы я их и испытывал, они были бы устранены любезностью и лояльностью премьер-министра и его коллег. Всех этих людей я знал очень хорошо. Большинство из нас сотрудничало на протяжении пяти лет в кабинете Болдуина, и мы, конечно, поддерживали постоянный контакт, дружественный или полемический, в течение всего периода изменений, происходивших в парламентской жизни. Однако сэр Джон Саймон и я представляли старшее политическое поколение. Поэтому я считал, что мне придется напрячь все силы, чтобы не отстать от поколения, находившегося теперь у власти, и идти в ногу с новыми молодыми гигантами, которые могли появиться в любое время. В данном случае я полагался не только на свои знания, но и на рвение и умственную энергию.

С этой целью я вернулся к тому режиму, которого придерживался в бытность мою в адмиралтействе в 1914–1915 годы и который, как я убедился, значительно повышал мою работоспособность. Ежедневно вскоре после полудня я ложился по крайней мере на час отдыхать и полностью использовал мою счастливую способность сразу же засыпать крепким сном. Таким образом, мне удавалось втиснуть полтора рабочих дня в один день. В намерения природы не входило заставить человечество работать с восьми утра до полуночи без освежающего забвения, которое, если оно даже и продолжается всего каких-нибудь двадцать минут, позволяет восстановить все жизненные силы. Я с сожалением ложился в постель, как ребенок, каждый раз после полудня, но зато бывал вознагражден тем, что мог потом работать ночью до двух часов или даже позже – иногда значительно позже – и начать новый день в 8–9 часов утра. Этот порядок, который я соблюдал на протяжении всей войны, я рекомендовал и другим в тех случаях, когда им приходилось в течение длительного времени выжимать последнюю каплю сил из своего организма.