Андрей Буровский - Петр Окаянный. Палач на троне

«Народ, упорным постоянством удержав бороду и русский кафтан, доволен был своей победой и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни своих обритых бояр», — писал А.С. Пушкин.

Пройдет 12 лет, и Пушкин, начав писать «Историю Пугачева», соберет такие свидетельства о пугачевском «равнодушии» к барскому образу жизни, что и сегодня, почти через 300 лет, их бывает порой страшно читать. А главное — Пушкин не прав в том, что, мол, народ упорствовал и потому сохранил «бороду и русский кафтан». Легендарный указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии, в 1698 году, предусматривал откуп — 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих горожан. Заплативший выкуп получал специальный медный знак, который носил под бородой. Если прицепятся должностные лица из-за «неправильного» вида — бородач задирал бороду, показывал знак.

Но вот крестьяне платили сумму совершенно несопоставимую: всего 1 копейку при въезде в город и при выезде оттуда. А в деревнях и в маленьких городках, где не было воинских команд, впускавших в города и выпускавших, там на бороды никто не покушался.

И получается, что дело-то вовсе не в «стоическом» поведении крестьянства, а в безразличии Петра к его облику. Или просто руки не дошли? О попытках брить казаков никаких сведений у нас не сохранилось, а духовенству с самого начала разрешалось бороды «оставить». И тем более никто не отнимал русского кафтана у мещан, купцов и казаков.

Так что даже смена одежды и брадобритие касалось от силы 3 % населения, не говоря о более глубоких, сущностных изменениях быта. Конечно, за изучением языков, ношением короткой одежды европейцев и внешними приметами быта типа зеркал, картин или бальных танцев следовали и другие перемены — часто вовсе не желанные Петром (например, осознание себя личностью, стремление владеть частной собственностью или оградить от вторжения остального общества свою личную жизнь).

В XVII веке европеизация вовсе не означала освоения этих внешних форм западного быта и охватывала разные слои общества. На рубеже XVII и XVIII столетий всякая европеизация, независимая от государства и его усилий, была полностью запрещена и все достигнутое — разрушено.

Весь XVIII век шла медленная европеизация — сначала формальная, внешняя, потом и глубинная; но вовсе не европеизация Российской империи и не всего русского народа, а исключительно служилого сословия, и в первую очередь дворянства.

Собственно, что сделал Петр? Своими указами он разорвал единый народ на две части. Одной из этих частей русского народа он велел внешне европеизироваться (подчеркиваю — в основном чисто внешне!). Другой части — только позволил; третьей и большей части — категорически запретил.

И тем самым указы Петра вбили клин между двумя группами населения: служилыми и тяглыми, жителями нескольких самых больших городов и деревенским людом. После Петра служилые верхи и податные низы понимают друг друга все хуже. У них складываются разные системы ценностей и представления о жизни, и они все чаще осознают друг друга как представителей едва ли не разных народов.

Большая часть тех форм, в которые Петр пытался заколотить жизнь дворянства, сохранилась — ведь они совершенно не мешали дворянству оставаться таким же, каким оно было и до Петра. Все так же родители сговаривали детей, не спрашивая их согласия, все так же главы семей решали все за родовичей, и так же родители могли до рубцов пороть своих взрослых сыновей, а случалось — и дочерей.

Раньше сговаривали детей люди в старомосковском платье, в низеньких палатах, отцы и матери отдельно. Теперь люди в коротких кафтанах сговаривали в комнате с картинами и зеркалами, пия кофе и любуясь фарфоровыми безделушками. Ну и что изменилось по сути?

Единственное нововведение Петра в области культуры умерло вместе с ним: сразу же после его смерти начисто исчезли ассамблеи.

Стремясь создать новое общество, Петр действовал так же круто, нетерпеливо, жестоко, как и в любой другой сфере. Взять хотя бы его указ от 23 марта 1714 года. Очень часто этот указ трактуют крайне узко — как уравнение в правах поместий и вотчин. Но это ведь только маленькая часть указа… И дело вовсе не в том, что Петр превратил поместья в наследственные вотчины. Дворянство хотело, чтоб было так. Того же хотели советские историки, стремившиеся, чтобы все в истории сводилось к борьбе классовых сил и чтобы все в ней определялось отношениями собственности.

Но вообще-то Петр издал указ о единонаследии… По этому указу все имущество каждого дворянина должно было переходить старшему сыну. Главную, самую ценную собственность дворян составляли земельные владения, но передаваться старшему сыну должно было вообще все: и движимое имущество, и недвижимое. Остальные дети помещика назывались почему-то кадетами и не получали ничего.

Но эти «кадеты» избавлялись от обязательной службы! Они не имели права купить поместья, пока не прослужат семь лет… Но могли-то ведь и не служить! «Кадеты» могли свободно избирать себе род занятий — торговлю, науку и искусство, ремесло и службу в других государствах. А государство не должно было иметь к ним никаких претензий и не принуждать служить.

Иногда говорят, что Петр перенес на русскую почву законы майората — то есть неделимых поместий, которые не должны были продаваться и переходить в чужие руки. Но майорат, во-первых, включал только земельные владения, поместья! Сэр Генри Баскервиль должен был получить землю, но его дядюшка, если вы помните «Собаку Баскервилей», завещал крупные суммы и своим слугам, и друзьям и имел на это полное право по тогдашним британским законам.

Во-вторых, майорат вовсе не обязательно получал старший сын. Владелец майората мог распорядиться им по своему усмотрению, завещая и старшему, и младшему, и среднему сыну. Он не должен был майората продавать. Если владелец умирал без завещания, майорат переходил к ближайшему родственнику по праву старшинства.

Так что поместья не стали майоратом при Петре, они стали чем-то совершенно иным: какой-то «вечнообязанной», по словам Ключевского, собственностью — то есть собственностью, которая делает старшего в роду вечно обязанным служить.

Этот указ находился в вопиющем противоречии с российской культурной традицией. Можно спорить, хорошие ли это традиции, «правильные» ли и полезно ли их исполнять. Может быть, обычай майората и впрямь имеет преимущества. Но эти традиции существовали, и люди жили именно в них. Счастливчик, получавший все наследство, сам чувствовал себя узурпатором и пытался хоть чем-то да поделиться. Все обделенные считали свое положение самой черной несправедливостью.