Оскар Йегер - Книга I От Одоакра до Карла Великого

Это «оскудение» проявилось через два года после Куликовской битвы, когда новый хан Золотой Орды Тохтамыш вдруг напал на Московское княжество и, пользуясь тем, что никто не ожидал нападения с его стороны, прошел до самой Москвы, обманом захватил ее и ограбил, однако после этого отступил, услышав о приближении войска, собранного великим князем. Это уже было не нашествие, а только набег. Силы Орды были подорваны, но князь Дмитрий справедливо опасался частых опустошений от подобных набегов и поэтому отправил своего сына Василия с боярами в Орду и вновь признал себя данником татарских ханов.

Дмитрий Иоаннович прожил после Куликовской битвы недолго. Он скончался в 1389 г.. [41] За победу, одержанную на Дону над татарами, Дмитрий получил прозвище «Донского», а сам поход русского войска и битва с полчищами Мамая были воспеты в одном из замечательных поэтических памятников русской средневековой литературы «Сказания о Задонщине великого князя Дмитрия Ивановича». Но и в последние годы своей жизни он не переставал заботиться об ослаблении удельных князей и об установлении теснейшей связи всех русских областей с Москвой. В договорах, заключенных им с братьями и с удельными князьями, он уже прямо обязывал их «признавать старшинство московского князя и служить ему». Насколько усилилось при нем могущество Московского княжества, можно судить уже по тому, что он, не спрашивая разрешения у Орды, оставил свой великокняжеский престол в наследство сыну и в своем завещании назвал даже великое княжение Владимирское «своей вотчиной». Но Русь еще не была окончательно свободна от Орды. В течение 100 лет после Куликовской битвы московские князья платили ежегодную дань татарским ханам, а в княжение Василия I, сына Дмитрия, страшная новая гроза чуть было не обрушилась на Русскую землю: грозный Тамерлан, заставивший трепетать перед своими полчищами все страны Средней и Малой Азии, приблизился к границам Руси, дошел до Ельца, который разорил и ограбил (1396 г.), потом вдруг повернул на юг и удалился от русских границ в глубь азиатских степей. Русские летописцы имели полное право приписывать чуду избавление Русской земли от нового нашествия и разорения.

Новгородская «данная» грамота на владение землей.

Как уже было сказано, в 1377 г. Григорий XI, преемник Урбана V, снова перенес папскую резиденцию из Авиньона в Рим. После его смерти в 1378 г. римское население хотело, чтобы папой стал итальянец, по возможности даже римлянин, и кардиналы, хотя в основном и французские, испуганные таким настроением, выбрали неаполитанца Урбана VI, архиепископа в Бари. Этот папа горячо принялся за реформы, не скупясь на упреки самим кардиналам, что не могло нравиться этим церковным курфюрстам, привыкшим к почету и роскоши и не желавшим принуждать себя к тому аскетическому образу жизни, на который обрекал себя новый папа, требуя того же от других. Они считала Урбана безумцем, и их большая часть, двенадцать «ольтрамонтани», [42] «Живущие за горами» (Альпами), т. е. не итальянцы. бежав в Ананьи, объявили там избрание Урбана недействительным и выбрали в Фонди француза, уроженца Женевы кардинала Роберта, под именем Климента VII. Он был признан Джованной I, неаполитанской королевой (с 1343 г.), и Францией и снова поселился в Авиньоне. Ему постепенно подчинились и другие государства, политически зависимые от Франции или находившиеся с ней в дружеских отношениях, как, например, Шотландия, Савойя, Кастилия, Арагон, Наварра. Но немецкие земли, Германия и Англия, Дания, Швеция, Польша признавали Урбана. Таким образом возник великий раскол, «схизма», разъединившая западную церковь.

Повсюду горячо обсуждался вопрос о правильности избрания Урбана. После его смерти в 1380 г. казалось удобным восстановить единство церкви, но римские кардиналы тотчас же выбрали нового папу — Бонифация IX, а когда в Авиньоне умер Климент VII (в 1394 г.), французские кардиналы, со своей стороны, провозгласили папой Бенедикта XIII. После кончины Бонифация его партия избрала еще одного папу, а затем, когда и тот в 1406 г. умер, еще одного — Григория XII. Все эти папы боролись друг с другом, извлекая духовное оружие из своего неистощимого арсенала. Они не щадили взаимных анафем, что смущало народную совесть или, лучше сказать, притупляло ее. Многие говорили, что вместо двоих можно иметь и дюжину пап или, пожалуй, своего для каждой страны. Но духовное оружие было малодейственно в подобной борьбе; нужно было другое, мирское, а для него требовались деньги. И до этого изобретательность курии в деле вымогания денежных средств вызывала удивление и ропот.

Слева: золотая монета антипапы Климента VII (1378–1394).

Справа: серебряная монета папы Бонифация IX (1389–1404).

Париж. Нумизматический кабинет.

Теперь все эти злоупотребления еще больше выросли, заслуживая названия симонии, которым метко заклеймила их старая церковь. К так называемым «бенефициям», получение которых через папу совершалось тоже не без денег, добавились обещания будущего получения доходных мест — «gratiae expectativae». К «аннатам», т. е. годовому пользованию приходом, прибавились «сполии» или выморочное движимое и недвижимое имущество умерших прелатов. Все это вместе образовывало богатый приток в папскую казну. Коллекторы и подколлекторы собирали эту дань под разными названиями: «резервации», «превенции», «деволюции», «коменды», [43] Резервация — право назначения на место, оставляемое папой за собой. Превенция — право просить папу непосредственно, минуя епископов. Деволюция — перенесение духовной должности на избираемое им лицо. Коменда — доход, назначаемый папой духовному лицу, определенному королем. смертного случая при папском дворе, разрешительных грамот. Верным признаком разложения церкви было растущее число сект и братств, таких как апостольские братства, бегарды и бегины, [44] Бегарды — секта, проповедовавшая идеальное совершенство, хотя и допускавшая многие безобразия. Бегины — секта, считавшая себя третьим орденом святого Франциска. братья совместного жития и пр. Если все эти сектанты и не разрывали до конца своей связи с общей церковью, то их обилие доказывало, что она в своем настоящем виде не удовлетворяла религиозных потребностей разнообразных общественных слоев. Эта неудовлетворенность чувствовалась не только глубокими, но и легкомысленными натурами, возмущая наиболее серьезные умы, потому что естественным последствием укоренившейся симонии, разраставшейся до чудовищных размеров вследствие самой схизмы, было усиливавшееся обмирщение и искажение духовного сословия. Лицам, случайно попадавшим ко дворам языческих государей, приходилось выслушивать там, что христианам теперь легче живется, чем прежде: у них двое богов, которые могут отпускать им грехи, и если один не захочет, то можно обратиться к другому.