Оскар Йегер - Всемирная история. Том 4. Новейшая история

Такие покушения не заставили себя ждать: 24 декабря 1800 года Бонапарт избегнул воздействия адской машины, подложенной на его пути по улице St.-Nicaise, лишь благодаря пьяному состоянию своего кучера, а другие говорят — благодаря своей находчивости. Виновными были, несомненно, роялисты, агенты шуанского вождя Жоржа Кадудаля, хотя личное его участие в этом деле сомнительно. Но первый консул воспользовался этим случаем для принятия мер против террористов, часть которых была осуждена на ссылку. Вообще, он ожидал от роялистской партии большей уступчивости и, в чем он не ошибался, известного отвращения к преступным средствам; поэтому он продолжал осыпать милостями тех из числа множества возвращавшихся эмигрантов, которые не пренебрегали его лаской, и в его свите видно было уже немало представителей старинной французской знати. В апреле все законы против эмигрантов были уничтожены.

В мае 1802 года Бонапарт сделал дальнейший шаг. Восстановление мира требовало особого выражения народной благодарности — и послушное орудие деспотизма, сенат, внес предложение об утверждении первого консула пожизненно в этом звании, даруя ему и право назначать себе преемника. Решение по этому предложению было поставлено в зависимость от мнения нации: прозорливость Бонапарта уже издавна оценила пригодность этого средства. Это голосование, получившее название плебисцита, дало 3 570 000 голосов «да» против лишь 9000 «нет». Бонапарт принял почесть со словами: «Жизнь гражданина принадлежит отечеству», и дело завершилось изменением конституции, благодаря чему влияние трибуната и законодательного корпуса сократилось до скромных размеров, между тем как сенат, члены которого назначались консулом и который совершенно зависел от него, был объявлен высшим учреждением, что делало консула всевластным: он мог, благодаря посредству этого сената, объявлять все законным, решать и истолковывать все по своему произволу. Мастерским приемом в этом отношении было учреждение ордена Почетного Легиона, в мае того же года, с помощью чего создавался род революционного, в современном духе, нового дворянства. «Людей надо приманивать и подчинять игрушками», — сказал Наполеон по этому поводу в государственном совете. Его деспотической натуре была свойственна циничная откровенность, позволявшая ему объяснять средства, которые он считал пригодными для управления. В этот раз он был прав, как то достаточно свидетельствуется историей французского народа, а также и других наций.

Европа смотрела с изумлением и неприязнью на это быстро возрастающее, все захватывающее могущество, особенно ярко проявившееся, как мы видели, в устроении германских дел, а потом так легко превратившее, с помощью созванной в Лионе консульты, Цизальпинскую республику в Итальянскую с совершенно новой конституцией и президентом в лице Бонапарта (1802 г.). Затем, подобным же образом, при созвании швейцарских нотаблей в Париже, были изданы Медиационные акты (1803 г.), посредством которых улаживались весьма запутанные дела федерации. Но деятельность кабинетов не могла находить себе поддержку в ясном и свободном выражении общественного мнения. В одной только Англии существовала пресса, сколько-нибудь способная на такую задачу, и французскую монархию, носившую в себе признаки вырождения уже при самом своем начале, весьма характеризует тот факт, что ничто не сердило так ее представителя, как осиное жало журналистики свободного соседнего государства. Консул не имел понятия о такой свободе печати, угнетенной во Франции еще с января 1800 года. Он считал статьи английских газет делом английского правительства и унижался до того, что сам диктовал для «Монитора» официальные статьи, направленные против английских министров. Никто не доверял миру, заключенному в силу необходимости. Торговый договор с Англией, столь важный для британской торговли, не состоялся; англичане, со своей стороны, не спешили очистить Мальту, несмотря на условия мирного трактата. При открытии заседаний законодательного корпуса (февраль 1800 г.), Наполеон обронил в своей речи такие слова: «Англия не в состоянии одна побороть нас», — что звучало уже почти боевым вызовом; затем, на одном из торжественных приемов дипломатического корпуса в Тюльери, первый консул обратился к английскому послу в столь надменном и вызывающем тоне, что тот счел за лучшее промолчать, чтобы избежать еще более прискорбного продолжения такой неслыханной сцены. Через два месяца после того посол был отозван и враждебные отношения установились еще до начала войны.

В этой войне, в которой французские и голландские колонии были снова преданы в жертву британскому насилию, Бонапарт обеспечил себе успех дерзким вторжением в Германию, заняв Ганновер, курфюрстом которого был Георг III, король Великобритании. Нерешительность ганноверского правительства, слабый нейтралитет Пруссии и паралитическое состояние Германского государства допустили, волей или неволей, этот захват. За два года до этого, перед лицом подобной же опасности, Пруссия заняла Ганновер, но тайный совет, мирно управлявший этой страной, не решился прибегнуть снова к подобной защите, находя ее не менее угрожающей, чем неприятельское нашествие. Когда же опасность стала настоятельнее и генерал Вальмоден решился приготовиться к отражению неприятеля, ему было внушено, что следует избегать всего, способного вызвать «недоразумения и огласку»; штыки следовало пустить в дело лишь при крайней необходимости, но и то с «умеренностью». Затем совет обратился-таки за помощью к Пруссии, но прусское правительство уклонялось от всякого решительного шага, позволяя водить себя за нос бонапартовым дипломатам, которые действовали в этом случае то лестью, то угрозами. Кончилось тем, что французы, всего в числе 12 000 человек, под командой Мортье, вступили в Ганновер; ганноверская армия, стойкая и превосходившая неприятеля своей численностью, уклонилась от боя, согласно предписаниям своего правительства, что привело к самому унизительному для Германии Сулингенскому договору (3 июня 1803 г.), по которому требовался роспуск ганноверской армии и подчинение всего Ганновера французам, войска которых оставались в стране, причем обеспечивались продовольствием за местный счет. Кургафен и Лауенбург были тоже заняты французами. Германия была слишком слаба для какого-либо сопротивления; это видно из той легкости, с которой даже Пруссия примирялась с этим опасным положением дел. В этом же месяце, когда французы овладели Ганновером, другая их армия успела занять Неаполь. Англичане, со своей стороны, блокировали гавани и устья рек, так что населения несли двойные потери. Первое значительное поражение за океаном было нанесено французам в Вест-Индии, где они потеряли навсегда богатейшее из своих заморских владений, остров Сан-Доминго. При этом один из негритянских вождей, Туссен Лувертюр, был захвачен французами самым подлым обманным образом, привезен во Францию и умер там жертвой новой тирании (апрель 1803 г.). Но преемники его на острове, особенно негр Христофор, были опаснее его, а еще опаснее их была желтая лихорадка, от которой гибли европейские солдаты и генералы. Первый консул воспользовался коротким миром на море для отправки флота к Сан-Доминго, но теперь не могло уже быть и речи о новом завоевании острова, и в ноябре 1803 года остаток французской армии, под начальством Рошамбо, должен был сдаться англичанам. К концу года у французов не оставалось уже вовсе владений в Америке, потому что еще в апреле они уступили Соединенным Штатам (президент Монроэ), за 60 миллионов франков, свое владение на материке, Луизиану, которую и без того не могли бы удержать.