Игорь Шумейко - Романовы. Ошибки великой династии

Тем более показательно, что Илья Ефимович был автором одного из лучших портретов государя-императора. Точнее, картины « Приём волостных старшин Александром III во дворе Петровского дворца в Москве» , написанной, правда, в другую, до- мельхиоровую эпоху. И изображён на ней царь тоже отнюдь не Нижинский … а примерно той же величественной комплекции, осанки, что и в памятнике. А стоящие пред царём крестьяне замерли в почтительном понимании, может, даже озарении: вот, сподобились они увидеть того, на ком держится вся страна. Словечек вроде «реакционнейший» тогда ещё не нахватались ни они, ни автор картины.

А от какой пропасти пятилась придавленная Александром III Россия, предстояло узнать через неполных восемь лет…

Белые складчатые шторы на окнах «Русского музея» предназначались главным образом против прямых солнечных лучей, бликов на картинах. Никогда они не раздвигались, и неизвестно, в чём была причина исключения, но однажды советскому школьнику, примерно в 1974 году, довелось увидеть во внутреннем, уж точно закрытом от всех посетителей дворике музея гигантскую, пугающую, абсолютно непохожую ни на одну установленную или сохранившуюся в СССР скульптуру… Забыв про все картины того зала, несколько минут я не мог оторвать взгляда от громадного, невероятного всадника и его коня, как-то непонятно упершегося передними копытами в самый край постамента. Ни тогда, имея в зрительном багаже разве что «Медного всадника» и «Николая Первого» на Исаакиевской площади, ни теперь, в журналистских и писательских странствиях умножив сей багаж многократно, я так и не увидел хоть что-то подобное тому вызывающему шедевру. Не нашёл места в мировом конно-монументальном ряду, куда бы можно было приставить Александра III…

Вернувшаяся служительница опустила занавесь. Семьдесят лет на внутреннем музейном дворике укрывался монумент этого царя, когда и гораздо более невинные памятники – гораздо более невинным (невиновным перед «мировым прогрессом») персонам были стёрты в порошок. Но кем-то же сохранялся этот двойной, политический и эстетический вызов Мельхиоровому веку, революции.

Конечно, не утверждаю, что тогдашний обычный советский школьник с «физико-математическим уклоном», взглянув на эту скульптуру, хоть что-то постиг, уразумел. Но помню смутное подозрение, предчувствие, что постигать тут есть чего. Какая-то альтернатива, вариант, противостоящий картинкам русско-советской истории, которые нам крутили по школьно-вузовскому фильмоскопу. Возможно, и мне по какому-нибудь случаем доведётся что-то узнать об этой альтернативе…

Сегодня «Александр III» стоит возле Мраморного дворца на Марсовом поле. Приехав в феврале 2012 года для записи серии передач на «Радио России – Санкт-Петербург», я постоял у его подножия, обошёл вокруг… Подивился. Я, конечно, собрал далеко не полное досье на эту Мельхиоровую «попсу» (она же Серебряный век), но файл словоизвержений по поводу памятника просматривал внимательно. Там точно нет аналогии, которая на свежий взгляд просто просится! Та самая «Россия, придавленная тяжестью… пятится назад», и могучий всадник, строго вертикальный – ни градуса наклона, ни тени движения… Это же васнецовский «Витязь на распутье», где конь так же упёрся передними копытами перед невидимым нами камнем с высеченными зловещими строками «выбора» ( «Направо пойдёшь… Налево…» ).

И… самая неприятная, давящая догадка: правая рука царя, «упёртая… в грузную ляжку» – жест тяжелой паузы, отстранённости. Именно с таким жестом, тяжко задумавшийся на распутье всадник, отпустив поводья, предоставляет выбрать дорогу – своему коню… Здесь вся жизнь царя Александра III, многими трудами сведённая к 49 с половиной годам. Убийство отца, непонимание «общества», неоцененный подвиг 13-летнего царствования, тяжёлые предчувствия по поводу бездарных наследников… В общем: выбирай, Россия!

Обошёл я памятник ещё раз, пощёлкивая своим «Кодаком». Февральский снег сползал порванной накидкой с могучих царских плеч. Подумал, помечтал о такой обложке для новой книги.

В пяти предыдущих главах речь шла в основном о фактах нематериального характера: настроениях, мнениях, истерике, декадансе и пораженчестве в обществе, дошедшем до «дна династии» Романовых. Допустим, капитан, команда, пассажиры сошли с ума, постреляли друг друга, попрыгали за борт – кто в шлюпки, а кто и в воду… Но что же творилось с самим кораблём? Подробно описывать тенденции, происходившие в промышленности, сельском хозяйстве, политической структуре, в численности и благосостоянии российского населения, не представляется возможным, но вполне реально проследить за развитием главного «вопроса» в России XIX – начала XX века. Это, конечно, «крестьянский вопрос».

Если пройти вспять от 1917 года к самому началу революционного противостояния, проследить объективные противоречия, претензии, расколовшие страну и общество, то неизбежно вернёмся к «крестьянскому вопросу». Собственно у народовольцев, объявивших войну российскому правительству, и не было других лозунгов, целей, кроме «освобождения крестьян с землёй». Дотошный исследователь может напомнить, что была ещё и масса претензий по части регламентов университетской жизни и свободы печати… но студенты и литераторы, главные наполнители народовольческих ячеек, вполне искренне постыдились бы свести великий спор с царизмом, исторический конфликт к своим узким «корпоративным» интересам. Сочувствие в обществе, да и собственный моральный тонус им обеспечивало как раз то, что они действовали не за себя, не для себя.

Вполне крестьянские, земельные и названия их организаций – «Земля и Воля», «Чёрный передел». Последнее, может, и звучит похоже на общество террористов с другого континента – «Чёрные пантеры» и вообще несёт какие-то зловещие ассоциации: чёрный юмор, чёрная неблагодарность, почернеть от злости… но в действительности-то в деревне чёрным переделом назывался весенний передел крестьянской общиной земельных полосок в зависимости от роста семей и трёхпольной обработки земли: пашня, покос, пар… «Чёрный» означало – непосредственно на земле, без юридических процедур и бумаг. Позже чёрным переделом называли мечту крестьян – однажды во время весеннего межевания поделить и помещичью землю.

В предыдущей части я, может, и несколько иронически сравнивал выстрел первого покушения на царя с выстрелом из стартового пистолета эпохи террора, фиксировал внимание на следственном признании Дмитрия Каракозова, что у него был катар желудка: очень-очень болезненный и в то время без шансов на излечение, в общем, всё равно помирать… Чистая правда. Но надо тогда сказать и о самом первом признании Каракозова, через секунды после выстрела в Летнем саду, когда случайный свидетель Осип Комиссаров успел ударить его по руке. Спасённый император подошёл к схваченному террористу, спросил: «Ты поляк?» – «Русский». – «Почему ж ты стрелял в меня?» – удивился император. – «Ты обманул народ, обещал ему землю, да не дал».