Игорь Шумейко - Романовы. Ошибки великой династии

Однако Наполеон знал прошлое не только Германии. После представления ему князя А. Н. Голицына император Франции оживлённо уточнил: «Тот, что в Синоде»? И завёл разговор об уничтожении российского патриаршества (Петром I):

«Утвердитель Конкордата (т. е. Наполеон) отдал полную дань справедливости гению России (царю Петру) в сознании великого правительственного переворота, которого не могла достигнуть революция со своими бурями. Но… как далее сказал Наполеон “ …Бессильны были все бури, чтоб подчинить духовенство во Франции правительственной власти” ».

То есть за этим комплиментом Петру можно разглядеть косвенный упрёк русской церкви: «Вот французское духовенство никому не удавалось подчинить».

На это князь Голицын возразил: «Святая в России была уверенность народа, – что целию всех действий Петра было общее благо, которое одушевляло твёрдую волю, сосредоточенную в одном лице и в лице гениальном».

Наполеон (со вздохом): «История расточала название великого многим, но Пётр, вопреки частому искажению той же истории, принадлежит, по моему мнению, к числу тех немногих, которые истинно достойны этого названия …»

Мне кажется, смысл возражения князя Голицына таков: не от безразличия, не от безверия народ попустил Петру отменить патриаршество, подчинить церковь. Именно вектор веры народа, как стрелка компаса в конце XVII века указал на царя, а, например, 90 лет до этого эта же стрелка, отвернувшись от царя Василия Шуйского, указывала на патриархов, Гермогена, затем Филарета…

На одном из последующих обедов куверт князя Александра Николаевича… назначен был как раз насупротив куверта Наполеона… Обед начался в глубоком молчании: Наполеон имел привычку не иначе завязывать разговор за обедом, как съев тарелку супа. Быстро исполнив эту операцию, Наполеон обратился (к князю Голицыну) с вопросом:

«Скажите, пожалуйста, что ест русский священник на другой день по посвящении его в этот сан?»

Голицын: «Наверное, то, что состряпает ему жена».

Наполеон: «Да, если только у них что-нибудь останется на кашу…»

Вот и судите сами, легко ли приходилось князю в Эрфурте! Исследователи (Кичеев) долго гадали и в итоге посчитали последний пассаж намёком Наполеона «на дороговизну священнических мест». Он, наверное, механически перенёс на Россию известную французскую практику покупки должностей. Ещё один хороший пример того, как попытки перенесения «объективных критериев» через русско-европейскую границу приводят к полному абсурду.

Много позже, оправдываясь за 1812 год, Наполеон сказал: «От великого до смешного – один шаг»… Но, похоже, четверть этого шага он сделал ещё в Эрфурте с этим его постоянным желанием всех поражать, имитировать почти божеское всезнание и всепроникновение. Воспоминания князя Голицына – интереснейший портрет Наполеона именно в этой точке его карьеры (плюс ещё и уникальный окружающий политический ландшафт). И одновременно – ценнейшая экспертная оценка Петровских реформ, соотношения их с народной верой…

Выше, на преимущественно военной фактуре были перепроверены многочисленные тезисы некоторых историографов, на мой взгляд, разрывающих ткань русской истории. Одну половинку складывают у сердца, вторую вдохновенно топчут, как Иван III ханскую басму. Вроде бы выдвигают грозные обвинения, что-де у нас были «Проклятые императоры», что лет 400 (из 1000) у нас вообще была не История страны, а какая-то прореха, извращение.

А вглядишься – эти авторы (ну чистые гегельянцы!) выразительно рисуют свою историю борьбы и развития идей (не страны). Крах идеи «народной монархии»? – Вроде бы ужасно… Но чем реально занимались русское правительство, народ, допустим в 1700–1721 годах? Какая-то война шла? Но в их описаниях она столь же похожа на реальную Северную войну России со Швецией, сколь и на Троянскую. Прочитаешь 5–10 страниц и понимаешь, что автор и вправду видит перед собой все эти «альтернативные события» – сегодня есть популярные компьютерные игры, в которых, оттолкнувшись от реальных имён, названий стран, можно построить что угодно.

Потому и… как Льву Толстому от нагромождения ЛеонидАндреевских страшилок – «не страшно». А сформулированные ими грозные идеи вызывают раздражение, смех, досаду, но никак не желание выдвигать контридеи. Против Солоневича и иже с ним у меня есть только описания сражений, цифры сводок из русского «Военного вестника» XIX века.

На мой взгляд, по-настоящему тяжёл, может, даже ужасен совсем другой тезис. Вот о чём бы задуматься…

Известный историк Николай Костомаров, подводя итог эпохе Ивана III, невольно цепляет, поднимает этот пласт:

«Иван в области умственных потребностей ничем не стал выше своей среды. Он создалгосударство, но без задатков самоулучшения, без способов и твёрдого стремления к прочному народному благосостоянию; простояло оно два века, верное образцу, созданному Иваном, хотя и дополняемое новыми формами в том же духе, но застылое и закаменелое в своих главных основаниях, представлявших смесь азиатского деспотизма с византийскими, выжившими в своё время преданиями… пока могучий ум Петра не пересоздал его (государство Ивана) на иных культурных началах …»

Надо только заставить себя осознать простой факт: мы всё-таки живём в государстве, созданном Иваном III. Не отвлечься на разные навесные украшения, модификации, на то, что сегодня называется «тюнинг», не дать уклониться взору от неизгладимых главных родовых черт своей страны, примет исторической матрицы Ивана III, подобно его гербу, двуглавому орлу, дающей оттиски на новых и новых «исторических материях». Вообще говоря, принятие судьбы – истинно великое из всех движений души, мысли. (Ницше говорит и о «любви к судьбе», amor fati.)

Но дело совсем не в очередной мимоходной цитате к вящему восхвалению Петра.

Дело гораздо серьёзней и трагичней, чем даже на взгляд Костомарова. Он в своём 1870 году мог видеть ситуацию такой: прочное, но неподвижное, без задатков самоулучшения государство Ивана III наконец исправил Пётр, и зажили они долго и счастливо…»

Но мы-то в XXI веке лишены этой «утешительной» картины. Зная, что и после Петра, в 1917 году, государство Ивана III ещё раз пересоздавали Ленин, Сталин, на ещё одних… иных культурных началах. И в конце XX века трагичную традицию пересозданий продолжила ещё одна эпоха, определяемая глаголом, ставшим термином. Это слово схоже по смыслу с костомаровским и с той же зловещей приставкой « пере…».