Адриан Голдсуорти - Падение Запада. Медленная смерть Римской империи

Успех Юлиана произвел ошеломляющее впечатление, но его самого случившееся не удивило: он знал, что не таков, как другие. Подобно всем в семье Константина, его воспитывали как христианина. Детские годы его прошли при дворе епископа; он часто выполнял роль служки, регулярно принимая участие в богослужениях и прилюдно читая Писание вслух. Он также фактически вырос в плену, понимая, что всегда будет под подозрением у императора, убившего стольких его родных. Внешне он выглядел человеком набожным и лишенным амбиций. Но втайне он ненавидел Констанция и отрицал его — христианского — Бога. Напротив, он увлекся до одержимости древней религией и литературой Греции; увлечение его проявилось тем более сильно, что, когда ему было около двадцати лет, он получил разрешение учиться в Афинах. Юлиан стал приверженцем учения неоплатоников — наиболее популярного с середины III века философского течения. В нем присутствовал сильный мистический элемент: откровение рассматривалось наравне с логикой как открывающее путь к пониманию. Юлиана привлекла наиболее крайняя ветвь этой школы, а именно учение Максима Эфесского, который был не только философом, но и в равной мере фокусником и шоуменом. Многие считали его шарлатаном; он устраивал представления, во время которых факелы зажигались сами собой, а статуя улыбалась. Это взволновало Юлиана: он счел его доказательством существования старых богов и их власти над миром {320} 320 Дискуссию по поводу воззрений Юлиана см.: Bowersock G. Julian the Apostate. London, 1978. P. 12-20, 61-65, Potter D. The Roman Empire at Bay, AD 180-395. London; New York, 2004. P. 496-499, 508-509, а также: Fowden G. Polytheist Religion and Philosophy // САН. 2 nd ed. Vol. XIII. Cambridge, 1998. P. 543—548; см. ясный современный обзор жизни Юлиана: Murdoch A. The Last Pagan: Julian the Apostate and the Death of the Ancient World. Stroud, 2003. О его ранней биографии и воззрениях см. Р. 9—37. .

В соответствии с распространенными воззрениями он верил в единое верховное божество, правящее прочими богами, и — опять-таки подобно многим другим, в том числе Аврелиану и отцу Константина — отождествлял это верховное божество с солнцем. Он «поклонялся царю Гелиосу» (одно из многочисленных имен этого божества), чье «неиссякающее провидение» объединяет в одно целое «сей божественный и прекрасный мир — от высочайших небес до самых глубин земли». Вера Юлиана носила глубоко личный и эмоциональный характер. Она соответствовала его сильной склонности к аскетизму и — поскольку была во многом создана им самим — удовлетворяла его интеллектуальным запросам. А главное — она не совпадала с религией его дяди {321} 321 Iulian. Hymn, ad Sol. 130 b — с, 132 с. .

Возможно, обращение Юлиана в язычество — его принято именовать отступничеством, почему он известен прежде всего под именем Юлиан Отступник — не перешло бы за рамки характерного для студентов бунтарства, не стань он цезарем. Во время своего пребывания в Галлии он скрывал свою подлинную веру и продолжал посещать церковные службы, всячески выказывая религиозное рвение. С началом гражданской войны он понемногу стал отказываться от этой личины: обращаясь к Афинам и другим городам, он призывал поддержать его во имя древних богов, но лишь после смерти Констанция он открыто отверг христианство и начал публично приносить в жертву животных и совершать другие ритуалы. До этого момента он действовал с осторожностью, чтобы не оттолкнуть от себя потенциальных сторонников-христиан. Свою победу Юлиан воспринял как доказательство могущества Гелиоса, возвысившего его — фактически пленника — до единовластного правителя империи, подобно тому как постоянные успехи Константина побудили его принять христианство.

О Юлиане известно немало. Сочинение Аммиана содержит обстоятельный рассказ о его правлении; сочинений же самого Юлиана уцелело значительно больше, чем трудов любого другого императора. Он был последним языческим императором — по крайней мере последним из законных (хотя один узурпатор IV века публично отрекся от Христовой веры). Он импонирует многим современным читателям благодаря уму и энтузиазму, а также тому факту, что он провел несколько лет за учением, подобно студенту (все это свойственно прежде всего академическим ученым). Некоторым также по сердцу его враждебное отношение к христианству, хотя обычно такие читатели игнорируют его страсть в отношении собственной веры и приверженность к принесению в жертву животных.

Более пристальный взгляд на жизненный путь Юлиана и его сочинения быстро разрушает подобные поверхностные сравнения и примитивные представления о нем как об исполненном благих намерений студенте. Он был безжалостным и целеустремленным — император не мог быть иным. Кроме того, черты людей нашего столетия практически полностью отсутствовали в его облике. Как и все прочие, он был порождением своего времени, а время было смутное (не говоря уж о том, что ему самому пришлось перенести немало ударов судьбы). Рождение в императорской семье отдаляло ребенка от всего мира. Тот факт, что он уцелел в ходе резни, устроенной среди его родственников, и пережил годы плена, хотя и находился под постоянным подозрением, — большая редкость даже для той эпохи и конкретно тех лет. Юлиан был умен, но провел в изоляции годы, когда формировалась его личность, а это всегда способствует развитию в человеке абсолютной веры в свои убеждения и затрудняет его способность прислушиваться к альтернативным идеям. По-видимому, у него не было близких друзей, поскольку представители императорской семьи по понятным причинам не могли относиться к другим как к равным. Прибавим к этому его тайное отступничество и изобретение своей собственной религии. То, что ему удавалось скрывать ее от окружающих много лет, вероятно, лишь усилило его и без того высокое мнение о собственном уме — и, возможно, развило в нем склонность к актерству. Юлиан не производил на окружающих большого впечатления: он был мал ростом, неуклюж, то и дело подергивал головой и вдобавок глотал слова. В Галлии солдаты прозвали его «грек-малявка», «азиатишка» и «болтливый крот». Вопреки обычаю, установившемуся со времен тетрархии, он носил всклокоченную бородку; отсюда еще одно его прозвище — «козел». Очень может быть, что поначалу она была жиденькой, но на монетах, выпущенных после того, как он стал августом, он изображался с обильной неухоженной растительностью на лице. Быть может, это подошло бы философу, но выглядело куда менее опрятно, нежели аккуратно подстриженные бородки Антонинов. Юлиан боготворил Марка Аврелия — свой идеал императора-философа. В сатирическом сочинении «Цезари» он изображает пир на горе Олимп, где императоры прошлого состязаются, дабы заслужить одобрение богов. Неудивительно, что в конечном итоге победу одерживает Марк Аврелий. Юлиан был как дома в театре, и ему очень нравился церемониал, окружавший императора в IV веке; особенно хорошо организована была аккламация, устроенная ему в Лютеции. В другой раз он нарушил правила, покинув заседание сената в Константинополе, чтобы присутствовать при прибытии в город Максима Эфесского и приветствовать его. Императору не следовало вести себя столь раскованно, и даже многие его сторонники испытали разочарование. Те же чувства они испытали в результате радикального сокращения штата придворных, унаследованного от Констанция. Многие ведомства, конечно, разбухли с течением времени, но, даже если мы сделаем на это поправку, Юлиан все-таки зашел слишком далеко в своем желании быть простым философом, не нуждающимся в роскоши и множестве помощников. Возникло ощущение, что он притушил блеск величия императора {322} 322 Amm. Marcell. XXII. 4. 1 — 10, 7. 5—8; О Максиме Эфесском см.: Amm. Marcell. XXII. 7. 3-4. .