Сергей Цыркун - Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки

Руководителем операции по аресту братьев Ильков и прочих явился Николаев-Журид, новый начальник Оперода, в ведении которого оставались обыски, аресты и наружное наблюдение. К 11 апреля все было готово и к аресту Прокофьева, который в ночь с 11 на 12 апреля произвел лично Фриновский [346]. Николаев-Журид впоследствии говорил арестованному Гаю, не желавшему «признаваться» в антисоветской деятельности: «Вам надо сделать, как поступил Прокофьев – зашел к нему на допрос Ежов и заявил: «Надо дать показания», на что Прокофьев ему ответил, вытянувшись перед Ежовым по-военному: «Так точно», – и тут же начал давать показания...» [347]. Однако среди арестованных чекистов ходили слухи, что Прокофьев начал давать нужные Ежову показания не сразу и при первом вызове на допрос даже предпринял суицидальную попытку, с размаху ударив головою о дверной косяк [348].

В кругу работников центрального аппарата НКВД царила настоящая паника. Задуманный Сталиным и Ежовым контрпереворот вступил в решающую фазу. Фриновский и Николаев-Журид днем и ночью производили аресты: днем ягодовцев арестовывали прямо в служебных кабинетах, ночью – на квартирах (ведомственные жилые дома работников центрального аппарата НКВД стояли тесным кварталом в Варсонофьевском переулке, сразу за поворотом с улицы Дзержинского, а также на ближайшей улице Рождественке). Ягодовцы в считаные дни из самоуверенных главарей тайного политического сыска превратились в касту неприкасаемых, затравленных людей, от которых сослуживцы и даже близкие друзья шарахались, как от прокаженных. В списки намеченных к аресту один за другим попадали такие легендарные «в Органах» личности, как начальник одного из главных управлений НКВД, комиссар госбезопасности 1-го ранга и кандидат в члены ЦК ВКП(б) Благонравов – бывший первый заместитель наркома путей сообщения, друг семьи Г.Е. Прокофьева [349]; близкий к Миронову и Буланову, в прошлом начальник одного из отделений ЭКО центра Макс Станиславский, – женатый на одной из первых советских кинозвезд Эмме Цесарской молодой человек «с красивой и слащавой внешностью», по воспоминаниям бывавшего у него на квартире М. Шрейдера, большой любитель роскошного образа жизни [350]; секретарь Паукера латыш Альфред Эйхман, помощники Паукера Колчин, Корнеев и Черток. Правда, Леонид Черток не дал возможности себя арестовать, о чем в своих воспоминаниях пишет уже знакомый нам Фельдбин-Орлов: «Черток, молодой человек лет тридцати, представлял собой типичный продукт сталинского воспитания. Невежественный, самодовольный, бессовестный, он начал свою службу в «органах» в те годы, когда сталинисты уже одержали ряд побед над старыми партийцами и слепое повиновение диктатору сделалось главной доблестью члена партии. Благодаря близкому знакомству с семьей Ягоды он достиг видного положения и был назначен заместителем начальника Оперативного управления НКВД [351], отвечавшего за охрану Кремля. Мне никогда не приходилось видеть таких наглых глаз, какие были у Чертока. На нижестоящих они глядели с невыразимым презрением. Среди следователей Черток слыл садистом; говорили, что он пользуется любой возможностью унизить заключенного...

...Когда в предрассветный час опергруппа явилась в квартиру Чертока (прославившегося свирепыми допросами Каменева), он крикнул: «Меня вы взять не сумеете!» – выскочил на балкон и прыгнул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть» [352]. Проживал он почти напротив «автобазы № 1» [353], где исполнялись смертные приговоры.

«Феликс Гурский, сотрудник Иностранного управления, за несколько недель перед этим награжденный орденом Красной Звезды «за самоотверженную работу», выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже [354]. Так же поступили двое следователей Секретного политического управления. Сотрудники Иностранного управления, прибывшие в Испанию и Францию, рассказывали жуткие истории о том, как вооруженные оперативники прочесывают дома, заселенные семьями энкаведистов, и как в ответ на звонок в дверь в квартире раздается выстрел – очередная жертва пускает себе пулю в лоб. Инквизиторы НКВД, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказались захлестнутыми диким террором.

Комплекс зданий НКВД расположен в самом центре Москвы [355], и случаи, когда сотрудники НКВД выбрасывались с верхних этажей, происходили на виду у многочисленных прохожих. Слухи о самоубийствах энкаведистов начали гулять по Москве. Никто из населения не понимал, что происходит...» [356].

А происходило вот что. Создав с Ягодой прецедент ареста действующего члена ЦК в нарушение Устава ВКП(б), Сталин окончательно развязал руки себе и Ежову. Теперь любой человек в стране мог быть арестован незаконным и неуставным порядком. 14 апреля 1937 г. Политбюро по инициативе Сталина опросом приняло важнейшее постановление «О подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б)», первый пункт которого гласил: «В целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности – и для разрешения – вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, создать при Политбюро ЦК ВКП(б) постоянную комиссию в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и Ежова» [357]. Тем самым высшая власть в стране перешла в руки упомянутой комиссии из пяти человек.

На следующий же день, 15 апреля, Ежов делает решающий ход. В этот день приказом НКВД Паукера – опаснейшего из уцелевших ягодовцев – на посту начальника отдела внутренней и внешней охраны сменил Владимир Курский, а СПО вместо Курского поручили возглавить Агранову. Одновременно Агранов перестал быть первым заместителем Ежова, а первым заместителем наркома и начальником ГУГБ стал Фриновский. Курский с этого момента становится заместителем начальника ГУГБ и одновременно заместителем наркома. Его задачей стало провести такой же погром руководства отдела охраны, какой он перед этим успешно провел в СПО. Тем самым он становится в НКВД третьим по значимости лицом после Ежова и Фриновского. Для чего понадобилось Ежову создавать новый центр власти в лице Курского? Чтобы еще на одну ступеньку опустить Агранова, который к середине апреля совершенно исчерпал для Ежова свою полезность.

Паукер же оказался изолирован от своих еще остававшихся на свободе сотрудников. Грандиозный контрпереворот завершился. С этого дня можно было открыто объявить Ягоду «врагом народа» и начинать массовое истребление чекистских тамплиеров, которых Ежов окрестил «ягодинским охвостьем». Гипотетическая опасность антисталинского переворота силами НКВД перестала существовать. НКВД с этого дня начал усерднейшим образом перемалывать сам себя и для Сталина стал более не опасен.