Сергей Цыркун - Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки

Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы... я прошу вас, граждане судьи, при вынесении мне приговора учтите, есть ли революционная целесообразность в моей казни теперь. Я бы не смел просить о пощаде, если бы не знал, что данный процесс является апофеозом разгрома контрреволюции, что страна уничтожила все очаги контрреволюции и Советская страна выиграла, разбила контрреволюцию наголову. То, что я и мои сопроцессники сидим здесь на скамье подсудимых и держим ответ, является триумфом, победой советского народа над контрреволюцией. Я обращаюсь к суду с просьбой, – если можете, простите!»

Троцкий по этому поводу злорадствовал и одновременно удивлялся: «Самой, пожалуй, фантастической частью всей серии московских судебных фантасмагорий является включение Генриха Ягоды, долголетнего руководителя ГПУ, в число «заговорщиков» троцкистско-бухаринского центра. Можно было ждать всего, только не этого.

Сталину пришлось долго маневрировать в Политбюро, пока ему удалось навязать Ягоду, свое наиболее доверенное лицо, в качестве главы ГПУ. С 1923 года борьба со всеми видами оппозиции была сосредоточена в руках Ягоды. Он был не только ближайшим исполнителем всех фальсификаций и подлогов, но и организатором первых расстрелов оппозиционеров... Система чистосердечных покаяний войдет в историю, как изобретение Генриха Ягоды» [446].

Трудно сказать, чем объяснить виляния Ягоды на процессе. Возможно, ему специально предназначили такую роль: для большего правдоподобия, чтобы он походил на настоящего заговорщика, стремящегося улизнуть от ответственности. Не исключено, что сам Ягода как опытный фальсификатор в деле подготовки политически значимых судебных процессов решил подыграть Вышинскому, талантливо сымпровизировать, чтобы этим продемонстрировать Сталину свою полезность для новых процессов и тем самым сохранить жизнь. В любом случае он старался зря.

В 21 час 25 минут, выслушав последнее слово Ягоды, суд удалился для вынесения приговора. В 4 часа утра началось его оглашение. Ягоду и еще 17 подсудимых осудили к смертной казни и отправили во Внутреннюю тюрьму ждать исполнения приговора. По прибытии в тюрьму, получив клочок бумаги, он написал на нем:

«В Президиум Верховного совета от приговоренного к в. м. Г. Г. Ягоды

ПРОШЕНИЕ О ПОМИЛОВАНИИ

Вина моя перед родиной велика. Не искупив ее в какой-либо мере, тяжело умереть. Перед всем народом и партией стою на коленях и прошу помиловать меня, сохранив мне жизнь.

Г. Ягода 13.03.1938 года» [447].

Следующую ночь им дали провести в бессоннице, в ожидании смерти. Ягода ждал, когда откроется дверь камеры и его подземными коридорами проведут в подвал Автобазы НКВД № 1 в Варсонофьевском переулке, где при нем исполнялись смертные приговоры. Но наступил день 14 марта, а осужденные оставались еще живы. Может быть, им дали в последний раз почитать газеты, где печатались горячие приветствия смертному приговору, брань и проклятия в адрес осужденных. Даже «Пионерская правда» опубликовала подборку детских писем, славящих Ежова и бранящих Ягоду. Пятиклассницы московской 272-й школы написали:

«Дорогой Николай Иванович! Вчера мы прочитали в газетах приговор над сворой право-троцкистских шпионов и убийц. Нам хочется сказать большое пионерское спасибо Вам и всем зорким наркомвнудельцам.

Спасибо, товарищ Ежов, за то, что Вы поймали банду притаившихся фашистов, которые хотели отнять у нас счастливое детство. Спасибо за то, что Вы разгромили и уничтожили эти змеиные гнезда.

Мы Вас очень просим беречь себя. Ведь змея-Ягода пытался ужалить Вас. Ваша жизнь и здоровье нужны нашей стране и нам, советским ребятам.

Мы стремимся быть такими же смелыми, зоркими, непримиримыми ко всем врагам трудящихся, как Вы, дорогой товарищ Ежов!»

Рядом с этим и другими подобными детскими письмами была опубликована фотография с подписью: «На пионерском сборе 232-й школы вожатая отряда Соня Кукушкина читает ребятам приговор Верховного Суда» [448].

Но вообще-то осужденным во Внутренней тюрьме газеты не полагались, так что о содержании советской прессы Ягода мог и не знать, хотя наверняка догадывался.

Поздним вечером 14 марта, в промозглые сумерки, осужденных вывели во двор перед Внутренней тюрьмой и поместили в черные грузовики. Взревели моторы. Словно чрево людоеда, внутренности кузова оказались забиты сливками коммунистической знати, вместив в себя трех бывших членов Политбюро, из которых Бухарин к тому же возглавлял Коминтерн, а Рыков Совнарком, двух бывших партийных вождей союзных республик, двух глав республиканских правительств, бывшего секретаря ЦК, шестерых союзных наркомов. Их засыпали, будто гниющие отходы в мусоровоз, и неспешно отправили на свалку истории.

Чекисты не приучены были церемониться с бывшими коллегами, осужденными на смерть. Вспоминается рассказ Агабекова о том, как он вел на казнь бывшего начальника одной из советских тюрем Махлина:

«Мы направились к одиночной камере Махлина. Узкая квадратная комнатка без всякой мебели. Под потолком маленькое окошечко с густой железной решеткой. Махлин сидел на асфальтовом полу с разутыми ногами. Сапоги его стояли тут же рядом. Увидев нас, он, не вставая, выжидательно смотрел. Видно, еще до сих пор не верил, что будет расстрелян. Он надеялся на отмену приговора и сейчас ждал, что мы ему сообщим.

– Гражданин Махлин, ЦИК СССР отказал вам в помиловании, поэтому сегодня приговор суда должен быть приведен в исполнение. Имеете ли вы что-либо передать вашим родным и друзьям? – сказал я.

Еще минуту он смотрел на меня, точно воспринимая произнесенные мною слова. Затем глаза его потухли, и вместе с потерей надежды он как-то весь опустился, точно проткнутая шина. Он молча сидел и не шевелился.

– Итак, передавать нечего? – переспросил я. – Ну, в таком случае, одевайтесь...

Я вышел из камеры и ушел ждать в канцелярию тюрьмы. С завязанными назад руками красноармейцы бросили Махлина на дно грузовика. Вероятно, ему было больно и неудобно лежать на досках. Но до этого ли ему сейчас? Он ведь теперь всего лишь груда мяса. Что ему ушибы? Через час он будет ничто» [449].

Вероятно, с такими же удобствами везли на казнь и Ягоду. Если бы он мог видеть сквозь стены, его ожидало удивление: кавалькада автомобилей отправилась по хорошо знакомой Ягоде дороге, вслед заходящему солнцу, навстречу багрово-кровавому закату, навстречу смерти – на его дачу «Лоза» по Калужскому шоссе. Грузовик подбрасывало на ухабах, из тьмы его чрева не видно было неба с хмурыми рваными тучами, подкрашенными багряными лепестками заката. Смертники, конечно, понимали, что их ждет. Ягода вполне мог вспомнить в эти минуты свои слова в одном из писем Максиму Горькому: «Как мы быстро-быстро живем, и как ярко-ярко горим» [450].