Оскар Йегер - Всемирная история. Том 3. Новая история

Как мы уже видели, при подписании Пражского мира (1635 г.) пфальцские дела были предоставлены на добрую волю императора. Карл более уже не занимал в этом вопросе влиятельного положения отчасти из зависти к возрастающей силе Франции, особенно на море, а отчасти потому, что у него все более назревал план преобразования Английского государства на основе королевских прерогатив – другими словами, он хотел добиться неограниченной монархической власти, подобно существовавшей в некоторых континентальных государствах.

Главным правительственным деятелем Англии был в то время Ричард Уэстон, и он удачно справлялся со своей задачей в условиях крайне обременительного государственного долга и разнообразных постоянно возраставших обязательств казны. Таможенные доходы при нем увеличились вследствие процветания торговли, которой способствовал мир с Испанией, но канцлер казначейства пользовался и другими, более или менее тайными, источниками пополнения казны. Не вступая ни в какие споры о возобновлении некоторых притязаний короны, хотя и законных, но отмененных обычаем, он ввел систему монополий, откупов и пр. Самым важным, как в финансовом, так и в политическом смысле, из этих сомнительных средств был так называемый, корабельный сбор. На основании обязанности короля защищать торговлю и берега государства на всех его подданных, а не только на одних береговых жителей, была наложена особая подать в пользу короля, и судебные палаты, решавшие споры по этому предмету, давали заключения благоприятные для такой опасной теории. Они оправдывали ее, например, тем, что военные приготовления 1588 года, обеспечившие отражение испанцев, были произведены по указу королевы без всякого участия в том парламента.

Такие аргументы встречали мощный отпор и один джентльмен из Бокингемшейра, Джон Гампден, представитель старинного земельного зажиточного дворянства этой провинции, не согласился заплатить наложенных на него двадцати шиллингов, аргументируя это именно тем, что такая подать не была утверждена парламентом и, следовательно, взимание ее было незаконным. Он был обвинен по суду, но пример его все же нашел подражателей. В сущности, руководствуясь такими соображениями, можно было взимать какую угодно подать и на содержание сухопутного войска. Между тем, иностранцев поражало даже то обстоятельство, что при процветании страны и возрастающем благосостоянии, король вовсе не думает об увеличении своей армии, несмотря на усиление народного недовольства.

Однако нельзя было упрекнуть короля Карла в том, что он тратит средства из государственной казны безрассудно. Содержание его двора не превышало того, что требовалось для поддержания достоинства страны, личная его жизнь была безупречна. Более того, он принимал все меры по поддержанию торговли и колонизации, толково и с любовью поощрял живопись, архитектуру, литературу и театр. Его никак нельзя было назвать легкомысленным и если он и добивался усиления королевских прерогатив, то делал это с целью улучшения государственного устройства. Но несмотря на столь благие намерения, ему откровенно мешали его личные недостатки. Отсутствие такта, упрямство, присущее всем Стюартам, и не допускавшее их поступиться чем бы то ни было, в случае же неизбежности согласиться на что-либо противное его убеждениям, он делал это не иначе, как с затаенной мыслью снова все изменить при более благоприятных обстоятельствах. «Карлу недоставало, – замечает, со свойственною ему тонкостью тот немецкий историк, которому мы обязаны столькими меткими характеристиками, – того чувства, которое заставляет человека отличать исполнимое от неисполнимого». Другими словами, можно сказать, что ему недоставало рассудительности для правильного, применения своего ума к действию.

Все это выразилось ясно в отношениях Карла к религиозным делам. Ему было необходимо найти в народе опору своему личному способу правления, и потому он благоволил к своим католическим подданным, которым, по их признанию, никогда еще не жилось так хорошо. Законы против них не были отменены, но оставались бездейственными. Сторонники короля, как и враги, в равной мере ожидали, что он восстановит католицизм, хотя сам Карл был далек от такой мысли, твердо придерживаясь основ английской Церкви и сознательно отвергая папизм. Но отстаивая свои церковные прерогативы столь же упорно, как и политические, он хотел обеспечить безусловное преобладание в государстве введенному епископо-королевскому церковному строю. Для этой цели Карл избрал ближайшим своим сподвижником Уильяма Лауда, возведенного им в достоинство примаса Англии и архиепископа Кентерборийского,– человека, разделявшего ее воззрения, но крайне ограниченного. Лауд был предан английской Церкви до фанатизма, и потому слыл ярым противником восстановления главенства папы. Однако склоняясь к арминианству по своим богословским воззрениям, он обладал ортодоксальной нетерпимостью, и потому особенно ненавидел пуритан, число которых постоянно росло, причем они приобретали силу именно благодаря тяготевшему над ними преследованию.

Уже Иаков I жаловался на то, что в его государстве так расплодились эти «ехидны», как он высокомерно обзывал пуритан. С тех пор среди среднего сословия и даже части дворянства значительно укоренилось то более строгое понимание христианских истин и значения реформации, которое получило кличку «пуританства». Пуритане восставали против внешней обрядности англиканской Церкви, роскошных процессий, свечей, крестов, риз и митр, «старого суеверия, требовавшего поклона перед алтарем» [19] Оправдание Пайма: в книге Guizot, Histoire de la Revolution d'Angleterre. II, 325. других частностей, унаследованных от папства, т. е. от «царства антихристова», как они выражались, действительно, не имевших ничего общего с простотой евангельского слова, скорее даже противоречивших ему. По этой же причине восстали протестанты против епископства и всей иерархической системы, столь сильно разнящейся с изначальным идеалом христианства. Но самой глубокой и основной причиной противоборства пуритан было «постыдное происхождение англиканской Церкви, созданной в угоду страсти и пороков деспота, позорной уступчивости одних и низких интриг других, поэтому обязанной своим существованием всему, что противно Богу и Писанию и совместимой лишь с придворной суетностью, мирскими потехами, пляской, театральными зрелищами и прочими бесовскими забавами». Все негодование секты обрушилось на светские удовольствия, особенно на распространившуюся общую страсть к театру. Один пуританин, игравший значительную роль в парламентской борьбе, Уильям Прин (Prynne), написал книгу «Histriomastix» (бич лицедеев), за что на нем были выжжены клейма и отрезаны уши.