Оскар Йегер - Всемирная история. Том 3. Новая история

Но иезуитский орден требует всецелой, безусловной ему принадлежности. Вступая в него, человек начинает с общей исповеди, в которой заявляет не только о своих недостатках и прегрешениях, но и о добрых качествах. Он отрешается от всяких своих связей. Родственные узы только телесны и не значат ничего перед тем высшим союзом, в который он вступает. Вступив в орден, он не может ни получать, ни писать письма, которые не прочитывались бы старшим. Генерал указывает каждому то место, на котором он может, исходя из своих личных качеств, приносить наибольшую пользу ордену. Одна из основных причин громадного влияния ордена заключается именно в этом.

Однако общество Иисуса сумело отрешиться от обычных приемов власти. Ни один из его членов не облечен духовным саном, потому что это затруднило бы надзор, а также создало бы препятствия каждому конкретному человеку осознавать себя только членом ордена и никем иным. При всей крайней строгости иезуитского устава, он составлен разумно и с пониманием человеческих особенностей. Так, например, в нем настоятельно требуется не преувеличивать религиозных упражнений, не ослаблять себя постом, ночным бдением, не измождать то тело, которое нужно на служение ближнему, и не затемнять непомерными трудами свободы своего мышления.

Из всего вышеизложенного видно, что первая мысль о создании такой организации принадлежит военному служаке. Это устройство боевой армии, дрессировка солдат, выучка офицеров. Свободы нет ни в каком смысле, но нет и насилия в грубом смысле – все направлено на достижение цели, потому что все служит одной великой задаче и там, где не свободен никто, каждый обязан повиноваться. Даже высший глава ордена, генерал, несмотря на все свое могущество, также не свободен, у него свой надзиратель и увещатель, свой цензор. Всюду дисциплина, послушание, единство. Такой организм объективно ощущает потребность борьбы, натиска, завоеваний. И действительно, лишь то напряжение, которое сообщается человеку стремлением к борьбе и к состязанию за победу,– одно оно могло заглушать в каждом из членов союза чувство неудовлетворенности такой жизнью, в которой не было ничего человечески истинного и даже христиански истинного. Благодаря этому военному повиновению Церкви и ордену, члены его совершили много дел в своем роде великих, поистине сверхъестественных. Однако человечество никак не обязано им благодарностью, даже примерно такой, какую заслуживают бенедиктинцы или францисканцы.

Иезуитский орден получил множество привилегий еще при Павле III. В частности, он был освобожден от надзора и юрисдикции епископов, не платил десятины со своего имущества, епископы обязывались без разбора посвящать в духовное звание всех лиц, представляемых к тому орденом. Орден мог присуждать студентам академические степени после произведенного им же экзамена. Генерал имел право самовластно назначать лиц на профессорские кафедры. Это возбудило зависть старейших орденов, сначала очень косо смотревших на «игнатистов».

Испанские доминиканцы раздражались, видя себя отодвинутыми на второй план. Парижский университет неблагоприятно отозвался о новом ордене в своем отчете за 1554 год. Но орден быстро преуспевал, благодаря своей изумительной организации. В Италии иезуиты почти совсем вытеснили светских наставников юношества, благодаря лучшей методике преподавания, обоснованной более педагогично в известном смысле. Причем преподавание в учебных заведениях было бесплатным, но приносило им огромную прибыль в виде того, что привлекало в орден людей с выдающимися способностями. Ко времени Игнатия (1556 г.) орден насчитывал уже тринадцать отделений: три в Италии, один во Франции, два в Германии, семь на Пиренейском полуострове и в его колониях. Иезуитов было не мало и за морями: в Бразилии находилось двадцать восемь членов ордена, на Востоке, в Азии, от Гоа до Японии, работало их около сотни.

Семью годами позднее закончил свое дело и собор, в котором принимали значительное участие и иезуиты при посредстве своего второго генерала, Лайнеца. Этот собор положил прочную основу новому направлению, то есть папскому абсолютизму, опираясь на изречение Христа, обращенное к Петру: «Паси овцы Моя», и на естественную бесправность овец перед пастырем.

Как мы уже видели, собор конца 1545 года, следуя за колебаниями политики, доказал на своих восьми заседаниях, что о действительной церковной реформе не было и речи, что от терновника нельзя ожидать смокв, и был перенесен в Болонью в 1547 году, при усилившейся вражде между императором и папой. Одному из пап, Павлу III, удалось заключить перемирие, весьма желанное при продолжавшихся совещаниях собора.

В мае 1551 года, при Юлии III, они возобновились, но уже в Триенте, с участием опасных пришельцев, немецких богословов-протестантов. Однако нашествие курфюрста Морица, наводившего страх одним своим приближением, разогнало собор, к удовольствию папы, и лишь через десять лет, в 1562 году, при Пие IV, он состоялся снова и определил, наконец, на восьми заседаниях (17-25) полный свод догматов и кодификацию новейшего католицизма (4 сентября 1563 г.).

Это было главным итогом, перед которым стушевываются остальные реформы. Учение, начала и уставы католической Церкви выражаются теперь кратко, ясно, определенно, в опровержение учения протестантов, которые предаются отлучению или проклятию под припев: «Anathema sit!» В соборе заседали, под конец, 187 итальянцев, 31 испанец, 2 немца, 29 французов, 1 англичанин. Им и поныне обязана римская Церковь своим кодексом. Голоса подавались поголовно, а не понародно, как в Констанце или Базеле.

Каждый знал теперь, чему должен веровать, и если это новое изложение церковного учения было связано со всеобъемлющей церковной дисциплиной, которой подчинялись все верующие, в особенности же клир, то, с другой стороны, это самое законоучение подавляло всякую свободу, следовательно перекрывало, если не уничтожало совсем, источник всего доброго и возвышенного, всякое стремление к истине и познанию.

Прежде всего была восстановлена инквизиция, это страшное судилище всяких отклонений от того, что было признано как истинное верование. При Павле III была издана соответствующая булла (1542 г.) и исполнение ее было поручено самому ревностному и строгому из кардиналов, Иоанну-Петру Караффе. В ней значилось: быстрое формирование дела при малейшем подозрении, не взирая на личности, снисхождение допустимо лишь при сознании и раскаянии в вине, никакого помилования еретикам, запрещение печатать или продавать книги без разрешения инквизиции. Эти постановления особенно строго применялись в Италии, находя активную опору во взаимной враждебности партий и сообществ, которые были рады вредить друг другу, и самым распространенным средством были доносы инквизиции.