Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Дойдя, как полагается, до Сан Микеле аль Поццо Бьянко, я во вратах был остановлен служителем, попросившим меня немного подождать, так как заканчивалась субботняя месса и через некоторое время церковь будет пуста и свободна. Дабы не мешать религиозному обряду – маленькая церковь, обычно совершенно безлюдная, оказалась довольно заполненной – я уселся на выщербленных ступенях старой лестницы, ведущей к церкви. Прямо напротив меня была маленькая пиццерия с пиццей на вынос, с дощатой скамейкой около нее, чтобы, если захочется, вынесенную пиццу тут же и съесть сидя. Торчал унылый кипарис, и рядом был несколько нечистый, но прелестный фонтанчик, тот самый Поццо Бьянко, Белый Колодец, и выщербленность старых ступеней брала за душу, и в душе разливался покой от гармонии окружающего, прямо-таки японский ва́би-са́би, «скромная простота», подразумевающий эстетизм философского обаяния простоты и предпочтение внутреннего изящества вещей их внешнему великолепию. Я тут же вспомнил замечательный фильм Эрманно Ольми «Дерево для башмаков». С эстетизмом воистину головокружительным Ольми рассказывает несколько историй из быта крестьян бергамских деревень конца XIX века; центральной является история шестилетнего мальчика Менека – уменьшительное диалектальное Mиnec от Domenico, – столь талантливого, что священник уговорил его отца отдать мальчика в школу. Школа находится в шести километрах от дома, каждое утро Менек уходит в нее в тумане, потом возвращается, но однажды он очень опаздывает, все ждут и нервничают. Оказывается, что его деревянный башмак – дзокколо, zoccolo – сломался, поэтому ноги Менека разбиты до крови. Отец его, чтобы сделать сыну новые башмаки, рубит дерево, принадлежащее помещику, его работодателю. Помещик браконьерскую порубку обнаруживает и всю семью из поместья изгоняет, чем фильм и заканчивается.

Мальчик такой, что прямо сердце надрывается, остальные истории бедных крестьян столь же трогательны, но по большому счету это все не сюжеты, а подсюжеты, а главный же сюжет – чередованье времен года. Годовой цикл в фильме показан с определенностью старых аллегорий времен года так же четко, как четко он прослеживается в «Евгении Онегине» (или у Гесиода, если хотите), и ощущение времени дано через первородство крестьянского быта, природную подлинность, от позднего лета, сбора кукурузы, до весны, первой травы и посева. Снято все удивительно, так, что «На свете все преобразилось, даже Простые вещи», в гамме сизо-серой или золотисто-коричневой, прямо не кино, а картины Джакомо Черути, брешианца XVIII века, большого мастера ва́би-са́би – оно же arte povera, «бедное искусство». Практически все роли в фильме Ольми сыграны не профессиональными актерами, а жителями деревень вокруг Бергамо, и фильм аутентичный до аутичности, и главное в нем – скромная, но изощренно живописная простота, совсем как у брешианского Черути, в Бергамо все время вспоминающегося. Впрочем, у Ольми – как и у Черути – и социальный протест наличествует; итальянские левые его фильмы очень любят.

Вид Сан Микеле аль Поццо Бьянко настойчиво говорил мне о скромной простоте ва́би-са́би, Бергамо свойственной и вызванной бедностью, – после XVI века город обнищал. Изыски Лотто вроде никак не вяжутся ни с бедностью, ни с фильмом «Дерево для башмаков»; а вот все же есть между ними одна осязаемая связь – вообще-то связей больше, и ведь недаром при взгляде на «Благовещение» Реканати вспоминается Эмилия, воплощение народности Пазолини, – и эта связь, конечно же, те самые интарсии в базилике Санта Мария Маджоре, в которых, кроме эзотеричности и масонства, есть еще и удивительное чувство дерева, материала столь же первородного, как камень, хлеб, вода, как времена года – как все то, что объединяется понятием «простые вещи» (имеющим к «Простым вещам» Попогребского мало отношения). Воспоминания о «Дереве для башмаков» около Белого Колодца тут же заставили всплыть в памяти фразу из Муратова, одну из тех немногих, что он Бергамо в главе «Бергамо» уделил: «Звонким стуком деревянных Zoccoli, шумом горной воды, льющейся из фонтана в медные кувшины женщин, говором странным и малопонятным соплеменников Арлекина и Бригеллы пробуждается верхнее Бергамо, и приветливый старый альберго его раскрывает свои двери редким путешественникам, знающим всю прелесть этого места». Где ж эти zoccoli, где медные кувшины в этом царстве самой дорогой в Европе недвижимости? – только в фильме Ольми – подумал я, и как раз в этот момент из пиццерии с пиццей на вынос вышел поджарый молодой итальянец в грязноватом переднике, повязанном поверх джинсов с дырками на коленях, и попросил у меня прикурить.

Он был длиннонос и кудряв, его густые волосы в мелких колечках были собраны пышным хвостом на затылке, и, прикурив, он уселся на лавочку прямо напротив меня; вот тебе и соплеменник Арлекина и Бригеллы. В любом путеводителе типа «Бергамо: отдых и развлечения» прочтешь: «С Бергамо неразрывно связаны такие понятия, как бергамские танцы, аромат бергамота и персонаж итальянской комедии дель арте – арлекин». Все знают, что Арлекин, или Труффальдино, так как теперь чуть ли не самый знаменитый арлекин – это Труффальдино из «Слуги двух господ» Гольдони, – родом из Бергамо. Сами бергамаски очень заняты поисками происхождения Арлекина и арлекинов в своем городе. Рождение Арлекина в Бергамо весьма сомнительно, так как арлекины, скорее всего, пришли из Франции, и во всех справочниках написано, что Труффальдино – одно из имен дзанни Арлекина; zanni же, обозначение персонажа-слуги, часто пишущееся, как и арлекин, с маленькой буквы, происходит от Zanni, венецианского уменьшительного от диалектального Zuan, Giovanni. Судя по всему, бергамаском Труффальдино-Арлекин стал довольно поздно, придя в Бергамо из Франции через Венецию. Мне Труффальдино из «Слуги двух господ» вообще антипатичен, мне не нравятся ни его хитрость, ни его неграмотность, ни прожорливость, ни то, что его все время бьют; а больше всего в нем мне не нравится то, что впервые я с ним столкнулся в советском фильме «Труффальдино из Бергамо» 1971 года, сделавшем из Гольдони музыкальную комедию, где Константин Райкин орал на весь СССР:

с удармением на а́, неправильным и уже тогда меня раздражавшим, хотя про Бергамо я ничего и не знал.

Мне вообще кажется, что Труффальдино – идеологическая диверсия венецианца Гольдони против Бергамо и его аристократичности, придумавшего что-то вроде анекдотов про хохлов, столь любимых кацапами, представляющих украинцев – вообще-то имеющих исторические корни гораздо более уважаемые, чем Московия, – плохо соображающими добродушными тупицами. Гольдони при этом свою диверсию удалось глубоко внедрить не только в сознание иностранцев, но и самих бергамасков, провозгласивших Труффальдино своим. Где Труффальдино среди бергамских портретов Лотто или Морони? – нет никаких труффальдино; но с течением времени, замкнутый и обедневший Бергамо, подчиненный этой суке Венеции, сам уж себе роль Труффальдино навязал, не зная, как прокормиться. Об этом я подумал, смотря на курчавого современного соплеменника Арлекина и Бригеллы в грязном переднике поверх джинсов, прикурившего и присевшего на корточки напротив меня. Неожиданно – знаете, как это в Италии бывает? – помните сцену в «Восемь с половиной» Феллини, когда Марчелло Мастроянни со своей женой Анук Эме в кафе сидят и разборками занимаются, а напротив сидит любовница Марчелло Карла, чудная Сандра Мило, кофе пьет, и вдруг в руках у нее арфа появляется, она поет, и все, даже успокоившаяся Анук, в восхищении ей аплодируют? – знакомые и прекрасные звуки донеслись до меня, ибо, не вставая с корточек и не вынимая сигареты изо рта, курчавый пиццеришник запел:

Читать дальше