Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Когда я беседовал с одной очень изысканной хранительницей итальянской живописи о предполагаемой выставке, посвященной зеркалу в мировом искусстве, она мне сказала:

– Да, еще есть ужасающая рубенсовская Венера с зеркалом в собрании Лихтенштейн.

– Это одна из моих любимых картин, – честно ответил я, и воцарилось неловкое молчание.

Нечто подобное я не раз слышал и по поводу «Большой жратвы», и по поводу «Господ Головлевых».

Три великие спины маячили передо мной на пути к Лоди. Чем ближе подъезжаешь к этому городу, тем более возделанными выглядят поля и пашни, мелькающие за окнами поезда. Кажется, что сама земля тучнеет и жирнеет прямо на глазах, становится все более и более осязательной. Перепаханные поля физиологично выворочены наружу, земля похожа на мясо и напоминает о живой, обильно родящей плоти, о сущностности существующего. В воздухе разливается аромат, звучащий в носу столь же сытно и густо, как в ухе звучат божественные слова: прошутто, кулателло, панчетта, лардо, струтто, чиччоли, дзампоне, котекино (prosciutto, culatello, pancetta, lardo, strutto, ciccioli, zampone, cotechino) – все эти многочисленные определения свинины, сала, ветчины, что уже давно стали интернациональным профессиональным жаргоном гастрономии, чуть ли не столь же распространенным, как и музыкальный с его адажио ун поко модерато (adagio un poco moderato). Бесстыдно роскошная земля напоминает о задах прекрасных женщин: Андреа в кремовом торте и рубенсовской «Венеры перед зеркалом», – и при виде пейзажа вокруг Лоди мне вдруг стала внятна концовка гетевского «Фауста»: «Все быстротечное – Символ, сравненье. Цель бесконечная Здесь – в достиженье. Здесь – заповеданность Истины всей. Вечная женственность Тянет нас к ней». Эти строчки: Alles Vergängliche Ist nur ein Gleichnis; Das Unzulängliche, Hier wird‘s Ereignis; Das Unbeschreibliche, Hier ist‘s getan; Das Ewig-Weibliche Zieht uns hinan, – были для меня, как и для всего человечества, загадкой. Особенно непонятна мне была эта выплывающая в небесах Вечная женственность, Das Ewig-Weibliche, я совершенно не мог себе представить, как она выглядит, но тут, при взгляде на пашни Лоди, наконец-то понял: так ведь Das Ewig-Weibliche – это, конечно же, Андреа Ферреоль задом в торте, и, конечно же, она, ее зад, а точнее, три зада: ее, рубенсовской Венеры и щедринской Евпраксии – возникают в небесах среди облаков, сонмов ангелов и жен благочестивых при звуках гимна Chorus mysticus, «Мистический хор», которыми заканчивается апофеоз «Фауста».

Виды, мелькающие за окном поезда, были видами той части Паданской равнины, что называется bassa pianura, «низкая равнина». Вокруг Лоди bassa pianura еще более возделана и обработана, чем в других местах Ломбардии. Когда-то это была болотистая неказистая местность, но человеческими стараниями – стараниями монахов, усердных цистерцианцев и бенедиктинцев в первую очередь, – она была превращена в чуть ли не самую возделанную и плодородную часть Европы, да и всего мира, – лишь Голландия может с ней соперничать. Монахи прорыли каналы, осушили болота, и монахи же связали землю с небом, так что жирный паданский чернозем нашпигован не просто навозом и другими удобрениями, но и молитвами цистерцианцев и бенедиктинцев; небесный апофеоз Фауста над туманными вспаханными равнинами смотрится вполне естественно. Пейзаж вокруг Лоди не то чтобы красив – открыточная индустрия не очень-то любит воспроизводить его виды, – но выразителен и живописен, как фламандской школы пестрый сор.

Образы зада Ферреоль и Chorus mysticus носились в моем мозгу, а напротив сидел мой спутник – интеллектуальный психоаналитик, типичный миланский сноб, lo snob milanese, с лицом Фауста начала третьего тысячелетия – и нудел о том, что он, вообще-то, Лоди любит, но эта область так напичкана свинячьим навозом, что им пропитан весь воздух, и этот запах все время его преследует, от него никуда не деться. Спутника моего сопровождала подруга, и ее, прямо как назло, звали Маргарита. Ей принадлежало лицо интеллигентной блондинки, тоже типично миланское, и при взгляде на нее я сразу вспомнил сцену из фильма Годара. В этой сцене годаровская героиня, блондинка, на предложение дьявола, усевшегося на борт ее кабриолета, выполнить любое ее желание, отвечает просьбой уик-энда с Джеймсом Бондом и чтобы он сделал ее настоящей – понимаешь, н-а-с-т-о-я-щ-е-й – блондинкой. Маргарита производила впечатление блондинки очень настоящей, видно, дьявол ей удружил, и вместе с Фаустом они ехали дальше, в Пьяченцу, где их ждали друзья. Из Пьяченцы все вместе на машине они должны были отправляться в Фонтанеллато, замок с залой, расписанной Пармиджанино, а затем иметь какой-то особо знатный и особо местный ужин в тамошнем ресторане. От Фауста и Маргариты я узнал о том, что в Лоди очень хорошая кухня и что именно этот город стал зачинателем гастрономических, очень изысканных туров, объединяющих посещение памятников культуры с посещением ресторанов, предлагающих особое, очень культурное меню (подробности смотри на www.rassegnagastronomica.it) со специальным и самым главным разделом Rassegna gastronomica del lodigiano, – и они направлялись в Фонтанеллато именно как участники подобного тура. Поезд остановился в Лоди, мои спутники отправились дальше наслаждаться прелестью фресок Пармиджанино и кухонными изысками Фонтанеллато, а я сошел в Лоди, в котором был первый раз в жизни и про который почти ничего не знал, кроме имен пары связанных с Лоди художников да того, что при Лоди была знаменитая битва, в которой Бонапарт разбил австрийцев. Ну и еще того, что Лоди стал зачинщиком всеитальянской Большой жратвы, о чем мне только что сообщили Фауст с Маргаритой.

Кстати, Фауст прав, в Лоди пахнет.

Как описать счастье, охватившее меня, когда я увидел пьяцца делла Виттория, главную площадь Лоди, неожиданно широкую, с могучим романским собором, преисполненным воистину августейшего благородства? Да никак не описать. От фасада собора, от соборной площади, от всего города веяло добродушием, вообще-то Ломбардии не свойственным. Добродушием силы, спокойной и медлительной, но способной к вспышкам ярости: осанка собора – это осанка героя XII века, одного из самых важных столетий в европейской истории, когда Европа, пробужденная от мрачного варварства Карлом Великим, пытается построить некий новый порядок, способный заменить утраченный порядок Римской империи. Это время лучших европейских королей, еще остававшихся рыцарями: англичан Генриха II и его сына Ричарда Львиное Сердце, француза Филиппа II Августа по прозвищу Кривой и немца императора Фридриха I Барбароссы.

Императором Фридрихом Барбароссой собор Лоди и был основан. Первый его камень император заложил 3 августа 1158 года; императоры просто обязаны закладывать города и соборы именно в августе. Август – месяц солнца, огня, львов и императоров, жары и желтого цвета; желтизна, жнецы, жара, жратва и жатва, как на картине Питера Брейгеля «Аллегория августа. Жатва» из музея Метрополитен в Нью-Йорке. Имя Август значит «возвеличенный богами», но оно давно уже превратилось в титул. Слово «август» – священный – заменяет слово «император», и вполне можно было бы сказать: «август Российской империи». Рыжий Фридрих Барбаросса, величественный и медлительный, – вылитый Август, и, словно для того, чтобы не нарушать стиля, император посвятил собор Вознесению Богоматери, великому августовскому празднику. Основав собор, Фридрих завершения строительства не увидел; однако собор вырос очень похожим на своего основателя.

Читать дальше