Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Инспектируя папские владения, Пьер Луиджи оказался в городе Фано, где епископом был двадцатичетырехлетний Козимо Гери, прекрасный и благочестивый, как святой Себастьян с картины Перуджино. Первым же вопросом, заданным сыном папы епископу во время приема, был вопрос о том, где в Фано достать блядей; молодой человек, столь же вежливый, сколь и благонравный, – характеристика летописца – пробормотал что-то вроде того, что это вне его компетенции. На следующий же день Знаменосец Церкви вызвал епископа к себе и под предлогом выражения своего расположения стал мять и жать его – так сообщает летописец, – а потом сделал ему предложение столь бесчестное, какое только по отношению к женщине позволить можно, – опять же слова летописца – об этом же Шодерло де Лакло выразился лучше: то, что не всякая профессионалка согласится за деньги выполнить. Епископ, надо полагать, был ошарашен, Знаменосец Церкви от слов перешел к делу, но, будучи отравлен французской болезнью, сопротивление юноши, имевшего сложение слабое и деликатное, преодолеть не мог, поэтому позвал на помощь своих подчиненных, приставивших обнаженные кинжалы к горлу Козимо и угрожавших зарезать его, если он только пошевельнется, а также награждавших свою жертву уколами и ударами в спину, оставившими многочисленные раны. Епископ Гери умер через сорок дней то ли от ран, то ли от яда; считается, что отравил его сам Пьер Луиджи.

Слухи об этой истории взбудоражили Италию, римская статуя Пасквино – безрукий и безногий торс, стоявший в центре Вечного города, на нем вывешивались листки с критикой как отдельных лиц, так и власти в целом, слово «пасквиль» происходит именно от прозвища этой скульптуры, – был завешен стихами, красочно изображающими пороки Пьер Луиджи, – некоторые тексты до нас дошли – но даже особого скандала приключение в Фано не вызвало. Папа ограничился тем, что написал сыну несколько писем, в которых посоветовал быть несколько более сдержанным, в первую очередь потому, что так уж получилось, что император (то есть Карл V) гнушается этим пороком и в глазах двора поведение Знаменосца Церкви дом Фарнезе не красит. Пьер Луиджи советы пропустил мимо ушей, и, когда папа выделил ему из своих владений Пьяченцу и Парму, новоиспеченный герцог – Пьер Луиджи был первым из семьи, получившим этот титул, – избрав на роль столицы именно Пьяченцу и начав в ней строить огромный и роскошный дворец, город превратил в своего рода заповедник для своих сафари на юношей, которых ловили везде, где придется. Юношей тащили к герцогу, и тот с помощью своей банды-свиты превращал их в жертвы или в мучителей, – смотри фильм Пазолини «Сало́, или 120 дней Содома», он прямо-таки про Пьер Луиджи Фарнезе – и бесконечные рассказы о том, как преследуемые герцогом парни сигали из окон, ломали ноги, как пытались бежать из города, или, наоборот, поступали к герцогу на службу и сами становились преследователями, переполняют письма современников, изданные и неизданные. Мой спутник входил в раж, его повесть становилась все более красочной и увлекательной, и я уже видел, как по сонной воскресной улице Пьяченцы, перед моим взором расстилающейся, длинной-длинной, тихой-тихой, бежит несчастный ragazzo, вылитый Себастьян Перуджино, кафтан разодран, лицо в крови, а в перспективе улицы вырастает зловещая группа мужчин с длинными ножами в руках и черной щетиной на щеках, несчастный бросается к дверям, пытаясь спастись, но все двери и дворы забраны решетками с кодовыми замками, и пьячентинские буржуа прячут лица за занавесками на окнах, пугливые, но любопытные. Юноше никто не помог, в полицию не позвонил, все равно бесполезно, вся полиция куплена герцогами, добродетельным пьячентинцам только и остается, что подглядывать, но завтра они будут обсуждать это происшествие, либерально возмущаться произволом и смаковать подробности в письмах друг другу; это все и называется – общественное мнение. Юноша же, не обладая сложением и психикой столь деликатными, как у Козимо Гери, епископа Фано, выживет, кровь с лица утрет, отдохнет немножко, обрастет черной щетиной и, став одним из герцогских прихвостней, через некоторое время сам отправится громить пьячентинских обывателей, добродетельных и либеральных, прятавших за занавесками свой страх и свое невинное любопытство.

Дождь перестал накрапывать, сквозь серые тучи что-то слегка улыбнулось, и тихие улицы были очень живописны. Мимо проплывали церкви, готическая Сан Антонио, романская Сан Савинио с барочным портиком, ренессансная Сан Систо – та самая, где висела «Сикстинская Мадонна» Рафаэля, пока в XVIII веке не была продана Августу Саксонскому в Дрезден, теперь на ее месте торчит копия; вот так жадность пьячентинских монахов лишила город главного аттракциона для туристов, – и многочисленные дворцы и дома, все больше барокко и рококо, небольшие, изящные, украшенные множеством балконов с затейливыми чугунными решетками. Постепенно дворцов становилось меньше, дома становились проще и ниже, мы подходили к окраине старого города, к довольно хорошо сохранившейся каменной стене, его когда-то опоясывавшей. Латинист продолжал рассказывать, что, несмотря на пристрастие к сафари на парней, Пьер Луиджи был правителем в общем-то и ничего и Пьяченца с его появлением даже выиграла. Он, конечно, был римлянином и, следовательно, иностранцем, но это пьячентинцев, погрязших в бесконечных междоусобицах, даже и устраивало. Новоявленный герцог хотел сделать Пьяченцу столицей, затеял большое строительство, обеспечивавшее работой многих, и, продолжай пьячентинцы сидеть по домам за занавесками, быть может, и наступил бы сущий рай, – может быть, правда, и ад бы наступил, потому что постепенно город перешел бы под контроль уголовной банды герцогских любимцев, – но пьячентинцы за занавесками сидеть не стали, и представители нескольких благородных гибеллинских семейств, сторонников императора, устроили заговор с целью смещения власти Фарнезе. Заговор был международным, так как в нем участвовали и император Карл V, и губернатор Милана Ферранте Гонзага, один из родственников мантуанских герцогов, и, конечно же, антипапским. В один из осенних дней 1547 года – может быть, даже и таких, как сегодня, серо-туманных – заговорщики, узнав, что Пьер Луиджи находится в старой крепости Пьяченцы с небольшим количеством своих фаворитов и немецких наемников, крепость окружили, наемников и фаворитов закололи, герцогу глотку перерезали и его труп высунули в окно с криками «Да здравствует свобода и империя». Лозунг был весьма двусмысленным, так как кричать «свобода и империя» – это все равно, что кричать «многопартийная система и коммунизм». Убийцы герцога были конъюнктурщики еще те, пьячентинцы особого воодушевления не высказали, на труп все больше поглядывали из-за занавесок, потому как понимали, что слово «свобода» было вторично, а первично все-таки «империя». Проявляли осторожность, и причиной перемены власти стало не воодушевление народа, и даже не подвиг представителей благородных семейств, а тот факт, что в тот же день в город вошли солдаты императора.