Аркадий Ипполитов - Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Фрукты в горчице, а точнее, их вкус, в котором горечь и сладость столь счастливо сочетались, напоминают мне и великолепные здания главной площади Кремоны: собор, баптистерий и, гордость города, – огромную башню Иль Тораццо ди Кремона, Il Torrazzo di Cremona, что можно перевести как «Башничища Кремоны», – самую высокую из старых колоколен Италии. Во всех трех строгое Средневековье уравновешивается легким изяществом Возрождения, могучие формы смягчены хрупкостью мраморных отделки и деталей, и величественность этих громадных сооружений не лишена теплоты, что бывает довольно редко. Роскошью своего вида этот ансамбль главной площади Кремоны намного превосходит все остальные ломбардские города и зримо свидетельствует о том, кто из двух сестер – Кремона или Пьяченца (притом что обе, конечно, хороши), – был на самом деле краше. Или богаче. С таким собором и такой тораццо кремонцам, конечно же, ничего не стоило и скрипку выдумать, но меня в Кремону влекло одно особое и отдельное музыкальное впечатление.

Некоторое время тому назад – на самом деле это было года четыре-пять тому назад, но, увы, я нахожусь в том возрасте, когда четыре-пять лет уже «некоторое время», лет десять назад я бы сказал «давно», – я беседовал в Москве со своим близким другом, отличным кинокритиком, обожающим и прекрасно знающим Италию, да и вообще, как писал Вигель Пушкину об арзамасце Уварове, «умным человеком, пресыщенным наслаждениями, которые может доставить разум, но всегда готовым вернуться к литературной и ученой деятельности». Мы говорили обо всем понемногу и, в частности, о фильмах Франсуа Озона, на которого мой приятель гнал пургу, коря за поверхностность и мелкость, не чета, мол, Висконти, Фассбиндеру и Майку Ли, я же Озона защищал. Ну не Висконти и не Бунюэль, ну и не надо, а все же «Крысятник» – отличный ремейк «Скромного обаяния буржуазии», и «Летнее платье» совершенно замечательно, прямо картина Сислея. «Ну что в Сислее хорошего? – был мне ответ. – Чай, не Караваджо, обычная буржуазная пошлость, марка pret-a-porter». Я гораздо больший соглашатель, к искусству отношусь терпимее, по мне и Sisley ничего, не обязательно Armani, – я продолжал нудить про стильность, и про то, что песенка, столь блистательно обыгранная в фильме, этакий винтаж, напоминающий наклейки, которыми голливудские геи украшали свои ванны году в 1966-м (неточно цитирую Коупленда), Bang Bang – просто супер. В ответ на это мой приятель тут же подвел меня к YouTube и продемонстрировал мне Bang Bang в исполнении Мины. Я влюбился.

То, что я не знал до того о Мине ничего, просто позор. Мина – великий итальянский миф, воплощение итальянских 60-х, а итальянские 60-е – это нечто, смотри «Сладкую жизнь» и «Затмение», – и Мина почище будет всякого «Приключения» и «Затмения», не уступит ни Монике Витти, ни даже Анук Эме. Bang Bang в исполнении Мины – поет она ее на итальянском, в то время как в «Летнем платье» эта песенка звучит по-французски – целая эпическая поэма, я этой песенкой заинтересовался, и оказалось, что это My Baby Shot Me Down, великая песня, написанная Сони Боно для бессмертной Шер в 1966-м, потом гениально пропетая Нэнси Синатра и облетевшая весь мир, так что существует ее вариант на болгарском языке, звучащий как «бенк-бенк» – по-русски это был бы «пиф-паф», – записанный в СССР, и даже на вьетнамском, звучащий совсем как конфуцианская сутра. Сегодня благодаря фильму Тарантино Kill Bill эту песенку знает вся молодежь, хотя про Мину и не помнит; мне на Kill Bill мой сын указал, когда я ему про Мину лапшу на уши вешал. Я же Bang Bang в фильме Тарантино как-то упустил, хотя этот режиссер мне и нравится. Песенка повествует о том, как «детьми мы играли во дворе, и ты стрелял в меня, я падала на спину, и годы прошли, я все падаю, а тебе все равно», – что-то в этом роде, очень меланхолично, вроде бы в одном из вариантов главный объект желаний вообще застреленным – Bang Bang – оказывается.

Мина – бешеная красавица, теперь таких не бывает, – это из серии все тех же различий между «давно» и «некоторое время»; мой сын бы на это сказал: «а Кира Найтли?», – оставлю его замечание без комментариев, – Италия от Мины ревела, и реветь было от чего. Я и сейчас реву. Мина же получила прозвище La Tigre di Cremona, Тигрица Кремоны, и всеевропейскую славу и, оставаясь бешеной красавицей, в 1978-м, в тридцать восемь, ушла со сцены, не то что нынешние звезды, и в пятьдесят все сияющие своими прооперированными прелестями. Уехала в Швейцарию, в Лозанну, не дает ни интервью, ни фотографировать себя, но существуют подпольные современные фотографии Мины, на которых она, старая, выразительная и очень достойно человечная, всегда прикрыта черными очками. Мина – легенда Кремоны и было бы излишне много распространяться о ее тесной генетической связи с Амати, Гварнери, Страдивари и культурой лиутерий. И конечно, именно такие собор, баптистерий и Иль Тораццо и должны были сопровождать и обставлять появление Мины на свет, причем не Мины Анны Маццини, родившейся в Бусто-Арсицио 25 марта 1940 года, а Мины, Тигрицы Кремоны, женщины, определившей стиль 60-х, а 60-е – главный стиль второй половины XX века. На мой взгляд, Верушка по сравнению с Миной – просто старлетка семидесятнического эклектизма.

Тигрица Мина со своим упоительным Bang Bang слилась у меня с другой Тигрицей, Катериной Сфорца. C этой девушкой, современницей Леонардо, я познакомился раньше, чем с Миной, так как она знаменита в первую очередь тем, что ее кандидатура выдвигалась на пост модели Моны Лизы. Это малоправдоподобно, хотя ее портрет работы Лоренцо ди Креди в Пинакотеке в Форли на Мону Лизу очень похож. Все же довольно сомнительно, что на форлийском портрете изображена именно Катерина; скорее всего, это просто безымянная «Дама с жасмином» – так чаще всего эта картина ди Креди и именуется, – написанная под сильным влиянием леонардовской «Джоконды». Катерину называют Тигрицей Романьи и, хотя ее основным городом проживания был Форли, с Кремоной, с которой она союзничала, Катерина также тесно связана. Она была незаконной дочерью герцога Милана Джан Галеаццо и Лукреции Ландреани – портрет Лукреции работы Доменико Венециано, прелестная блондинка в глухом шелковом платье, покрытом тяжелой вышивкой, один из самых привлекательных портретов итальянок кватроченто и шедевр флорентийской живописи, висит в Картинной галерее Берлина, и это уж точно Лукреция, вне всякого сомнения, – и вышла замуж за Джироламо Риарио. Его можно видеть на знаменитейшей фреске Мелоццо да Форли, хранящейся в Ватиканской Пинакотеке, опять же шедевре кватроченто, он второй слева, милый юноша с немного надутым лицом и чудесной прической сассун, как у Мирей Матье.

Выйдя за него, Катерина стала синьорой Имолы и Форли. Джироламо был племянником папы Сикста IV из семейства делла Ровере, и это семейство, вместе с Джироламо и Катериной, распоряжалось Вечным городом как своей вотчиной; так продолжалось вплоть до смерти папы в 1584 году. Со сменой папы следует и смена власти; не успели Сикста похоронить, как разыгралась битва за Рим между сторонниками делла Ровере и их противниками, в которой Катерина принимала самое активное участие: под ее руководством был захвачен замок Сант’Анджело, она скакала по Риму на коне во главе вооруженной толпы своих сторонников и запугивала кардиналов, от страха никак не отваживавшихся собрать конклав для выборов нового папы. Несмотря на мужество Катерины, нового папу выбрали, семейство делла Ровере из Рима вытурили и супруги оказались в провинциальном Форли. В 1488 году Джироламо зарезали заговорщики на глазах у жены и детей, как полагается, и, выбросив его голое тело из окна замка, Катерину с детьми – а от Джироламо у нее их было шесть, пять сыновей и дочь, – заточили в темницу. Катерина из темницы бежала и с помощью миланских родственников собралась отвоевывать мужнее наследство; заговорщики же, захватившие власть, пригрозили ей убить всех ее шестерых детей, оставшихся в заточении. Катерину шантаж не сломил, и летописец с бойкостью хорошего сценариста голливудского боевика предлагает нашему вниманию следующую сцену: