Александр Шубин - Диссиденты, неформалы и свобода в СССР

В 1958 г. Верховный суд обобщил материалы судебной практики по политическим делам в 1956–1957 гг. [663]Это исследование, несмотря на идеологически обусловленную методику группировки осужденных, дает интересный портрет разоблаченного радикала начала оттепели.

Твердых антисоветчиков (рецидивистов) среди двух тысяч осужденных в 1957–1958 гг. было всего около 20 человек. В год разоблачалось лишь несколько десятков «антисоветчиков», которые объединялись в группы [664]. Треть осужденных распространяла листовки, что считалось преступлением практически независимо от содержания. При чем большинство из них были одиночками [665].

Современные либеральные историки, снова смешивая сталинскую и хрущевскую эпохи, продолжают настаивать, что в это время «власть все еще демонстрировала ветхозаветное, жестокое, осмеянное еще Салтыковым-Щедриным и расцветавшее в сталинские времена отношение к крамоле. Наказанию подлежали не только поступки, но и сам образ мысли. Полицейские же чиновники, готовые хватать людей за „неправильные мысли“, явно испытывали полумистический трепет перед произнесенным Словом, каковое мифологическое сознание наделяет силой заклинания и проклятия» [666]. Глупая, иррациональная власть, осмеянная великим Щедриным и его эпигонами… Но вот настали 80-е гг., когда режим перестал сдерживать Слово, и волна оппозиционных митингов смыла коммунистический режим. Тогда выяснилось, что действия репрессивной машины, сдерживавшей инакомыслие, были вполне рациональны. Ничего мистического, только самозащита. Только забота о том, чтобы Слово не перешло в дело, радикальное обличение власти в радикальные действия против нее.

Чтобы представить действия власти абсурдом, подполье рисуется в виде веселых шалостей. «Эти, в сущности, безобидные затеи тем не менее привлекали внимание правоохранительных органов, видевших опасность в любых неподконтрольных объединениях молодежи и озабоченных отдельными попытками членов подобных групп раздобыть оружие» [667]. Ничего себе безобидные группы, если они собираются раздобыть оружие.

Масштабы акций некоторых групп были довольно внушительными. Так, в г. Сталино было распространено около 2 тысяч листовок: «Не верьте чекистам», «Не верьте коммунистам», «Голосуйте за беспартийных». Власть не без оснований опасалась такой пропаганды — в 1959 г. в СССР начнется волна социальных бунтов.

Только три ареста было произведено за распространение листовок НТС, и только два — за использование для создания листовок пишущей машинки [668]. Эпоха самиздата только начиналась. Но уже в 60-е гг. машинка стала главным орудием инакомыслящего.

Противники режима использовали разные пути для того, чтобы анонимно или от имени политической организации (часто состоявшей из одного человека) сообщить власти и населению о своей протестной позиции: кроме устной пропаганды можно было написать о наболевшем в газету, на бюллетене для голосования (а зачем он еще нужен?) или изготовить листовку. По статистическому наблюдению О.В. Эдельман, «грубо говоря, написанием листовок увлекались школьники и студенты, а анонимки (кстати, те только антисоветские) были любимым занятием пенсионеров» [669].

Подавляющее большинство радикальных групп времен «оттепели» были просто пропагандистскими, но как минимум 4 группы вынашивали планы терактов и (или восстаний). При чем террористами могли оказаться и леваки, как группа московских анархо-синдикалистов 1957–1961 гг. (идеологи А. Иванов и В. Осипов), и демократы, как минская группа 1962–1963 гг. (идеолог С. Ханженков).

12,3 % осужденных высказывали террористические намерения, то есть могли считаться экстремистами в любой стране. Другое дело, что не всегда эти намерения были сопряжены с реальными приготовлениями, и в неавторитарном режиме такие высказывания не всегда наказуемы, хотя в XXI веке — все чаще. Однако были в СССР и реальные террористы, готовившие реальные теракты.

Так, анархо-синдикалистская группа, действовавшая в движении «маяковцев» (см. Главу II), обсуждала возможность покушения на Хрущева, чтобы предотвратить начало Третьей мировой войны («Гаврила Принцип наоборот»). Подыскали место покушения и стали искать оружие. На этом этапе идея, обсуждавшаяся в кругу «маяковцев», утекла за его пределы [670], и начались аресты. Терроризм в итоге суду доказать не удалось, так как эти намерения признал лишь идеолог группы А. Иванов, одновременно прикрывшийся психическим диагнозом. Но террористическая угроза способствовала суровым приговорам другим участникам «Маяка» уже за антисоветскую пропаганду.

Террористические намерения не были отличительной чертой экстремистов времен «оттепели». В 70-е гг. к оружию обращались националисты и «самолетчики», стремящиеся захватить самолет и улететь на Запад. Крупнейший теракт в послевоенном СССР произошел 8 января 1977 г., когда в московском метро прогремел взрыв. Через полчаса еще два взрыва произошло в центре Москвы у мест скопления людей. Погибло 7 и было ранено 37 человек. КГБ и МВД провели широкомасштабное расследование. При множестве ложных ходов, «органы» смогли выяснить, где изготовлена сумка, в которой находилась бомба. Поэтому ко времени подготовки следующей серии террактов КГБ примерно знал, кого искать. Благодаря неосторожности террористов новые терракты, подготовленные к октябрьским праздникам, сорвались, а исполнители были задержаны. Ими оказались молодой рабочий А. Степанян и художник З. Багдасарян. На квартире Степаняна были найдены детали новых бомб и материалы, которые по мнению сотрудников КГБ изобличали как руководителя группы одного из основателей подпольной Национально-объединенной партии С. Затикяна. 3 ноября 1977 г. он был арестован. Процесс 16–20 января 1979 г. был закрытым, Затикян не признал себя виновным. По мнению диссидентов это свидетельствовало о слабости позиций обвинения. В 1997 г. хроникальные кадры процесса были показаны по телевидению (ОРТ). Затикян, понимая, что исход процесса предрешен, откровенно говорил то, что думает — обличал «жидо-русскую империю». Он не считал себя виновным в терактах, потому что не считал их преступными. Власти не хотели выносить такой «сор из избы». Все трое были расстреляны [671].

Экстремизм был одним полюсом подполья. Другим было латентное негодование против правителя. 28,8 % осужденных в 1957–1958 гг. клеветали на КПСС, лично Хрущева, при чем часто — нецензурно [672]. Это не была, конечно, систематическая пропаганда, а скорее негодование. Такие люди есть в любом обществе, и при авторитарных режимах подобные действия наказуемы. С 1959 г. к этой категории недовольных стали применять профилактику, и они могли избежать наказания, если не переходили к активным действиям — будь то расклейка листовок или участие в бунте.