Борис Соколов - Берия. Судьба всесильного наркома

Хижняк утверждает, что Берию расстреляли "ближе к ночи". В акте же, подписанном Руденко, Москаленко и Батицким, стоит не такое уж и позднее время — 19.50. Никак не скажешь, что ближе к ночи Хижняк утверждает, что приготовления к казни заняли несколько часов, "весь вечер": пока изготовили деревянный щит и металлическое кольцо, пока съездили за новым костюмом и переодели в него Берию. Между тем судебные приговоры по такого рода делам, как правило, приводились в исполнение немедленно. Вот и на предписании Конева содержалось требование о немедленном исполнении приговора. Когда год спустя судили коллегу Берии — Абакумова, бывшего шефа МГБ расстреляли буквально тут же после вынесения смертного приговора, сразу как вывели из зала суда. Тогда Хрущев и его соратники действительно опасались, что бывший шеф КГБ, узнав о смертном приговоре, может наговорить или, хуже того, написать, много лишнего, и тянуть с расстрелом не стали ни одной лишней минуты.

С Берией же, если верить Хижняку (а не верить вроде нет оснований) возились несколько часов. Может быть, конечно, щит для расстрела стали мастерить загодя, еще до вынесения приговора. Что ж, ничего невозможного в этом нет. И Руденко, и Москаленко, и другие члены Спецприсутствия прекрасно знали, каким будет приговор. Но вряд ли до вынесения приговора стали бы решать чисто технические детали: как расстреливать Берию — отдельно или вкупе с другими осужденными (щит с кольцом явно был рассчитан только на одного человека). А уж облачать Лаврентия Павловича в другой костюм во время заседания никогда бы не стали. И почему, спрашивается, Москаленко пришла в голову фантазия перед расстрелом переодевать Берию из серого в черное? Не все ли равно, в какого цвета костюме на тот свет идти? Ведь подельников Берии как будто не переодевали, за что же Лаврентию Павловичу такая честь?

А вот за что. Думаю, Хижняк запамятовал одну деталь: не серый костюм ему пришлось сжигать впоследствии, а черный. Запамятовать немудрено: сразу после казни с непривычки майор грохнулся в обморок. Серый костюм же никто не сжигал, ибо он был нужен для человека, которому предстояло сыграть роль Берии на суде. Двойник наверняка имел внешнее сходство с Лаврентием Павловичем, хотя, конечно, не абсолютное. Вот пусть присутствовавшие на суде участники и свидетели ареста Берии убедятся: перед ними тот самый человек, в том же самом сером костюме, в каком его брали на Президиуме ЦК. А чтобы неполное сходство не так бросалось в глаза людям, знавшим Берию, двойника посадили на скамью подсудимых без пенсне. Рассчитывали, что несходство отнесут насчет отсутствия традиционного атрибута внешнего облика "лубянского маршала". Ведь в очках и без очков человек часто смотрится совсем по-разному. Кстати, Хижняк, возможно, ошибся, когда утверждал, что на второй день после ареста видел Берию в пенсне. Ведь в письме коллегам по Президиуму от 1 июля Лаврентий Павлович жаловался: "Т-щи, прошу прощения, что пишу не совсем связно и плохо в силу своего состояния, а также из-за слабости света и отсутствия пенсне (очков)". Пенсне, очевидно, отобрали, чтобы узник не мог с помощью осколка стекла вскрыть себе вены. Правда, пенсне могли отобрать не в первый день ареста, а на второй или третий.

У Хрущева, Маленкова и других членов Президиума были веские основания не оставлять Берию в живых до суда. Лаврентий Павлович очень много знал такого о каждом из членов высшего партийного руководства, что они никак не хотели доводить до сведения коллег. Недаром сразу после ареста Берии по распоряжению Хрущева был уничтожен архив бывшего шефа МВД. Специальная комиссия сожгла, не разбирая и не читая, 11 мешков документов, о чем составила соответствующий акт. Но сам Берия наверняка знал содержание многих пикантных бумаг на память и на суде мог попробовать "врага в могилу взять с собой", огласив многие малоприятные факты из биографий "дорогих" Никиты Сергеевича, Георгия Максимилиановича, Вячеслава Михайловича и прочих, вооружив членов Президиума "жареным материалом" против соперников в разгорающейся борьбе за власть. Опыт с Ежовым подсказывал, что, признав все на следствии, обреченный на смерть мнимый заговорщик может отречься от своих признаний на суде и начать резать правду-матку. Потому допрашивать плененного "лубянского маршала" Хрущев поручил надежным людям — Руденко и Москаленко, в личной преданности которых не сомневался. Но даже им, как кажется, Никита Сергеевич не доверил расспрашивать подследственного о мнимом заговоре и о деятельности Берии в качестве члена Президиума и главы карательного ведомства по отношению к действующим кремлевским вождям. Вопросы, которые задавали Роман Андреевич и Кирилл Семенович, касались вещей безобидных, не имеющих политической остроты. Речь шла об авторстве книги, посвященной истории большевистских организаций Закавказья, похищения и убийства жены маршала Кулика (самого маршала три года уж как расстреляли), любовных похождений Лаврентия Павловича, его службе в мусаватистской контрразведке. Причем, удивительное дело, на следствии Берия, если верить опубликованным показаниям, все отрицал, а на суде порой признавал даже то, чего в действительности не было. Перед Специальным Судебным Присутствием он покаялся, что "неправильно" поступил, издав книгу о большевиках Закавказья (будто с докладами Хрущева и Маленкова дело обстояло иначе!). На процессе Лаврентий Павлович заявил: "Я долго скрывал свою службу в мусаватистской контрреволюционной разведке. Однако… даже находясь на службе там, не совершил ничего вредного". Отчего было ему не сказать, что к мусаватистам был послан по заданию Орджоникидзе (это ведь установило проведенное по поручению Сталина расследование), и что никогда он службы в мусаватистской контрразведке не скрывал, честно писал об этом в автобиографии!

Между тем даже от следователей Руденков и Москаленко и от рядовых членов ЦК члены Президиума утаили даже такой сравнительно безобидный для себя факт, как поездку Берии в ГДР. А на суде ведь могли всплыть такие эпизоды и подробности, по сравнению с которыми действия Лаврентия Павловича в Восточной Германии показались бы цветочками. Так что были все основания заткнуть ему рот еще до суда.

Тут есть одно возражение: вот Маленков, Каганович и Молотов, когда в июле 1957 года на пленуме их клеймили Хрущев и его сторонники, так и не рискнули рассказать товарищам по партии о причастности этого же Хрущева или Микояна к массовым репрессиям. Однако тут имелось принципиальное различие между положением Берии и членов "антипартийной группы". Хрущев рассказал на XXII съезде КПСС, что когда противники Хрущева поняли, что их дело проиграно, то Каганович позвонил ему, Хрущеву, и попросил не делать с ними того, что сделал бы Сталин. Никита Сергеевич успокоил Лазаря Моисеевича: "Ты меня не за того принимаешь!" Но, надо думать, дал понять Кагановичу и другим членам антипартийной группы, чтобы они не были слишком разговорчивы на пленуме, иначе ему придется вспомнить опыт Иосифа Виссарионовича. Тем не менее Молотов, Маленков и Каганович на пленум пришли как свободные люди, не под конвоем, и это вселяло в них надежду, что если не будут слишком уж клеймить Никиту Сергеевича и вспоминать неприятные для него эпизоды из прошлого, то их не только не расстреляют, но даже не посадят. А вот арестованного Берию даже на пленум не привезли, и иллюзий, что ему сохранят жизнь, к концу следствия у Берии не должно было остаться. А человек, которому нечего терять, на суде мог сказать столько гадостей про "дорогих товарищей" по Президиуму ЦК, что выпускать его на суд было опасно. Но и расстреливать без суда было не очень удобно.