Лев Вершинин - Гопакиада

Всех, отказывающихся признать и принять решения Собора, правительство Речи Посполитой немедленно объявило еретиками. Однако дело осложнялось тем, что таковых оказалось немало.

Первыми не смогли молчать бойкие православные интеллектуалы типа Зизания Виленского, издавшего молнией разлетевшуюся по краю «Книжицуна римский костел», где простым, ясным даже для подольской бедноты языком разъяснялось, что к чему. Проанализировав привезенный из Рима текст, выступили против унии и некоторые их преподобия, в том числе даже помянутый выше Гедеон Балабан, решивший не поступаться принципами, а также Михаил Копыстенский, епископ Перемышля, еще один активист «Ипатьева кружка».

После чего о несогласии с «великим обманом» начали заявлять миряне — от магнатов до «быдла». Что опять же не удивляет. Князья Острожские, Четвертинские, Корецкие, Вишневецкие и прочие реальные хозяева Малой Руси, имея все и без унии, рисковать спасением души, теряя к тому же контроль над иерархами, не спешили, а мелкому люду при всех вариантах ничего не светило. В связи с чем еще до закрытия униатского Собора в том же Бресте начались заседания альтернативного Собора с участием спешно прибывших полномочных представителей Вселенского Патриарха.

Позиция диссидентов была ясна и, в общем, вполне обоснована: по их мнению, местный Собор не имел права решать вопрос об унии в таком формате, не имея совокупного одобрения восточных Патриархов. По итогам прений митрополит Рогоза и пять «взявших унию» епископов были лишены сана и отлучены от церкви, а священники, расстриженные за критику унии, восстановлены в священстве. Королевское предписание, обязывающее всех православных подчиняться как законному митрополиту только Михаилу и никому больше, было проигнорировано. Это означало раскол и холодную войну.

Злой юмор ситуации заключался в том, что Ипатий Пацей, вскоре, после смерти Михаила, ставший митрополитом Киевским по версии Ватикана, мог сколько угодно писать памфлеты, доказывать правоту своего дела на диспутах и съездах, но канонические тонкости, в сущности, мало кого интересовали. Понять суть тонких теологических нюансов было по силам далеко не каждому, а из способных понять далеко не всякий готов был оставить житейские радости ради чтения умных книжек, зато заключение унии дало отмашку реализации самых гнусных инстинктов. Люди есть люди, в каком бы веке и в каком бы краю они ни жили. Помните секретарей парткомов, на следующий день после провала ГКЧП публично жгущих партбилеты? Встречали бывших комсомольских вожаков, ныне рвущих на груди вышиванки и халаты, клянясь в верности «идеалам нации и суверенитета»? Если помните и встречали, значит, не слишком удивитесь тому, что в унию нескончаемым стадом двинулись «прозревшие». Шляхта средней руки, подпанки, цеховые и гильдейские «нобили», короче говоря, все, мечтавшие ранее «стать поляками», но (времена были религиозные) все же опасавшиеся гнева Господня, теперь, когда ответственность за возможные последствия взяли на себя не кто-нибудь, а сами их преподобия и бояться было нечего, ринулись становиться из ничего всем, тем паче что поддержка правительства была ренегатам заведомо обеспечена. Сознавая, что в новой реальности им можно все, а что нельзя, на то «кому следует» закроет глаза, униаты брали штурмом православные храмы, «вычищали от схизмы» цеха и гильдии, лишая семьи православных мастеров куска хлеба, вместе с крестьянами выгоняли на барщину излишне упрямых православных батюшек.

Больше того, невесть откуда возникнув, по краю быстро распространилась и прижилась новая, ранее неведомая и совершенно иезуитская по сути мода. Евреям-арендаторам, ведущим панское хозяйство (сами паны такими мелочами не интересовались) явочным порядком, не спрашивая их согласия, повышали сумму выплат, взамен предоставляя право «надзора» за православными церквями. Дальнейшее понятно: евреи, конфессиональными ограничениями не обремененные, стремясь «отбить» обременительные непредвиденные затраты, вводили плату за открытие церквей, то есть по факту, за право проводить богослужения. «Быдлу» предоставлялся выбор: или отдавать последние гроши, или идти в униатский храм, где двери были широко открыты, а такса за обряды вполне приемлема. Что евреям все эти новации рано или поздно не могут не аукнуться, похоже, никого не волновало — в том числе, к сожалению, и верхушку кагалов, слепо верившую в панскую защиту. Впрочем, речь не об этом.

В общем, веселого было мало. Ипатий и Скарга могли сколько угодно грызть себе локти в могилах, но Идея полностью уступила место экономике и политике. «Церкви позапечатаны, — криком кричал на одном из сеймов волынский депутат Древницкий, — священники разогнаны, Лещинский монастырь превращен в кабак; дети умирают без крещения; тела умерших вывозятся как падаль, без церковного отпевания, через ворота, откуда вывозят нечистоты; народ живет в распутстве, невенчанный; умирает без Святых Таин!.. А что делается во Львове? Кто не принимает унии, тот не может жить в городе, заниматься торговлею, быть принятым в цехи. А в Вильно? — Монахов, непреклонных унии, ловят, бьют и в кандалы заковывают (…) Коротко сказать, великие и неслыханные притеснения русский наш народ как в Короне, так и в Великом Княжестве переносит». Бедняга пытался докричаться до короля Владислава, имевшего (и вполне заслуженно) репутацию человека чести, не делившего подданных по сортам, но что мог пан круль? Максимум — спасти от расправы игумена Афанасия Брестского, дядьки из нечастой породы настоящих правозащитников, более 15 лет бодавшегося с системой, причем не столько с иезуитами, относившимися к нему с уважением, сколько с собственным начальством, которому он мешал делать «большую политику». Когда же Владислава не стало, крикуна тотчас арестовали по абсурдному обвинению, судили, вынуждены были оправдать, однако после отказа принять унию все-таки убили, причем не просто так, а зарыв живьем в землю.

Афанасиев, впрочем, было немного. Большинство диссидентов, устрашенная судьбой брестского игумена, переть напролом боялось, тем паче что былая «крыша» совсем просела. Старшее поколение русских магнатов, традиционных защитников православия на берегах Днепра, бороться с которыми было себе дороже даже иезуитам, понемногу вымирало, а с наследниками велась целенаправленная, очень тонко отлаженная работа. Им рекомендовали мудрых и знающих наставников из числа тех, кого нельзя не уважать, затем вывозили на учебу в самые славные университеты — Мантуанский, Падуанский, Сорбонну, где обучали тонкостям теологии, безо всякого давления позволяя прийти к выводу, что «отеческая вера», в сущности, набор диких суеверий. После курса наук им обеспечивали два-три года «стажировки» при европейских дворах, представляли коронованным особам, при малейшей возможности женили на девицах-красавицах из графских, а то и герцогских фамилий. Результаты понятны. Классический, наиболее известный пример — знаменитый Ярема Вишневецкий, сын, внук и правнук православных, ставший одним из злейших гонителей «восточной схизмы»