Лев Вершинин - Гопакиада

Пока российские «украинофилы», мало интересуясь политикой, посвящали досуг поискам культурных истоков и просвещению масс, за рубежом кипели нешуточные страсти. Осевшая по всей Европе польская эмиграция, активно готовя очередное восстание против России, уделяла немалое внимание и «украинофильским» штудиям, видя в них реальную идеологическую бомбу, способную если и не взорвать, то серьезно ослабить Россию.

В частности, возникла и теория «двух разных народов», творцом которой стал отнюдь не Михаил Грушевский, как принято считать, а совсем другой, куда менее известный «науковець» — поляк Франтишек Духинский, бежавший из России, где ему светила каторга за шпионаж, в 1846-м и осевший во Франции. Писал он ярко, не хуже Фоменко и Носовского, в разных вариантах излагая и всячески обосновывая теорию «неславянского происхождения москалей» и их генетических отличий от «славян». По его мнению, которое, впрочем, постоянно менялось, были эти самые «москали» то ли «южными финнами», то ли «азиатами туранского корня», зато малороссы по той же схеме являлись всего лишь «восточными поляками», и только. Правда, аргументов в его «Основах истории Польши и других славянских стран, а также истории Москвы» и «Дополнениях к трем частям истории славян и москалей» было не слишком много. Собственно, их не было вовсе, но бойкость стиля искупала огрехи. В итоге многие французские историки, согласно моде симпатизировавшие «бедной Польше», увлекшись идеями эмигранта, признали их «одной из допустимых гипотез». Статьи и лекции Духинского сыграли немаловажную роль в подготовке восстания 1863 года.

Параллельно такая же работа шла и в австрийской Галиции, где поляки, составлявшие элиту общества, делали все возможное для того, чтобы сделать язык галицких русинов максимально отличным от общерусского; в 1859-м была предпринята попытка перевести русскую письменность на латинский алфавит, для начала хотя бы путем внедрения некоторых новых букв.

А теперь небольшое отступление. Возьмем, к примеру, Грузию. Не секрет, что грузины, народ, ныне уже вполне сформировавшийся, сохраняет в своем составе энное количество крупных субэтносов, имеющих, как, скажем, мегрелы, свой собственный язык, близкородственный классическому грузинскому, но все-таки не совсем идентичный ему. Считать себя грузинами, более того, самыми-самыми грузинами это мегрелам ничуть не мешает, и слава богу, однако и традиции дедов-прадедов они не забывают. А теперь представим, что некие враждебные Грузии круги в одной из сопредельных стран начинают сперва издавать и переправлять через границу «невинную» просветительскую литературу на мегрельском языке, отпечатанную шрифтом, пусть слегка, но все же отличающимся от классического грузинского алфавита. А затем и литературу более серьезную, с теоретическим обоснованием того «факта», что мегрелы, собственно, и не грузины вовсе. Вопрос, не требующий ответа: долго ли станет терпеть такую деятельность правительство Грузии?

А ведь в XIX веке люди, в том числе и политики, не были глупее г-на Саакашвили и его кабинета. Ограничение использования диалектов (баварского, швабского, франконского), а то и полноценных языков (валлийского, шотландского, провансальского) самыми жесткими мерами осуществлялось в наиболее передовых странах тогдашней Европы, примеру которой всего лишь последовали, причем в наиболее мягком, щадящем варианте и с очень большим запозданием, власти России.

Строго говоря, первые ограничительные меры возникли только в связи с польским восстанием, когда «теории Духинского» были наконец-то всерьез изучены в соответствующих ведомствах, после чего стало понятно, что определенные силы делают ставку на малороссийский сепаратизм. Об этом прямо и недвусмысленно говорит не кто-нибудь из «душителей всего прогрессивного», а Михаил Драгоманов, знаменитый идеолог «украинофильства», не считавший, однако, допустимым ставить «украинскую идею» на службу польским интересам. «…После Екатерины II, — указывал он в своей работе «Чудацькі думки», — централизм в России был более государственным, нежели национальным, аж до самых 1863–1866 гг. В первый раз проявился решительно централизм национальный в России после польского восстания 1863 г., когда Катков произнес (…): почему мы не должны и не можем делать то в Польше, что Франция делает в Эльзасе, а Пруссия в Познани? В словах этих ясно видно, что обрусение не является системой, которая вытекает из духа национального Великорусов, или из специально российской государственной почвы, а есть, по крайней мере, в значительной части, наследованием определенной фазы всеевропейской государственной политики».

Так что не стоит удивляться, что в 1859 и 1862 годах, когда не замечать тенденцию было уже невозможно, цензурное ведомство получило — с изрядным, честно говоря, запозданием — указание следить, «чтобы народные книги, напечатанные за границею польским шрифтом, не были допускаемы ко ввозу в Россию» и «не дозволять применения польского алфавита к русскому языку или печатать русские или малороссийские статьи и сочинения латинско-польскими буквами». Когда же в январе 1863 года восстание в Польше наконец началось, многое стало ясным до конца. Даже столичная интеллигенция, та самая, что трогательно опекала Шевченко и собирала деньги на издание «Основы», сообразив, что к чему, начинает высказываться в том ранее немыслимом смысле, что «украинофильство… разыгралось именно в ту самую пору, когда принялась действовать иезуитская интрига по правилам известного польского катехизиса».

Именно в это время Петр Валуев и издает свой знаменитый циркуляр, вернее, «Отношение министра внутренних дел к министру народного просвещения от 18 июля, сделанное по Высочайшему повелению». Эта тема для мифологов, воистину, как первая любовь. Информация, в зависимости от научной добросовестности исследователей, варьируется от относительно объективной («…[Валуев] издал тайный циркуляр о запрещении украинских научных, религиозных и педагогических публикаций. Печатать «малороссийским наречием» позволялось только художественные произведения. …заявил, что украинского языка «никогда не было, нет и быть не может»» — Субтельный) до вольного пересказа «…указ о запрещении украинского языка, которого, мол, «не было, нет и не может быть»» — некто Мороз из Львова). Но при всех различиях смысл один. Причем все мифологи как один, во-первых, забывают упомянуть, что действие циркуляра официально завершилось всего лишь через два года после его издания (фактически же еще весной 1864 года, сразу после окончания восстания в Польше), а во-вторых, крайне неохотно цитируют текст злополучного документа.