Эдвард Радзинский - Наполеон - исчезнувшая битва

Я помню, как впервые после революции состоялась торжественная месса в Нотр-Даме по случаю Амьенского мира. Я присутствовал на ней... правда, с условием не целовать Святые дары и не участвовать в прочих безделицах, выставляющих на смех разумного человека.

Запишите мой разговор с Сийесом перед этой мессой. Узнав о предстоящем богослужении, бывший аббат сказал:

"Двести тысяч полегли, чтобы этого не было".

"Но теперь это будет".

"Осмелюсь спросить: разве вы сами верите, что Бог существует?"

"Как человек, я не знаю ответа на этот вопрос. Зато как Первый консул знаю отлично: народ без религии - жалкий корабль без компаса. Нет и не будет примеров, чтобы великое государство могло существовать без алтарей. Без религии человек ходит во тьме. Только она указывает ему его начало и конец. Христос полезен государству".

"Но целое поколение просвещенных людей воспитано Вольтером... Они смеются над религией. Вы не боитесь, что вас сегодня попросту освищут, генерал?"

"Если кто-то посмеет свистнуть, мои гренадеры попросту вышвырнут его из собора".

"Но ведь они солдаты революции и их учили думать, что..."

Я прервал глупца: "Запомните, гражданин, хорошие солдаты не думают, они исполняют приказы. А у меня - хорошие солдаты".

Месса прошла отлично. И даже Фуше, еще вчера привязывавший Евангелие к хвосту осла в Лионе, почтительно стоял в соборе. Пришел и епи

скоп-расстрига Талейран... Теперь в небе Франции вновь обитал Бог.

Но наши безбожники и вправду волновались. Ожеро, Ланн и Бертье - все заядлые вольтерьянцы - не захотели идти в Нотр-Дам. Но я настоял - заставил их прийти и простоять всю службу. И потом любил расспрашивать их о впечатлении...

Но, упоенный успехами, я забыл, с кем имею дело. Британский парламент ратифицировал Амьенский мирный договор с оговоркой: "В ожидании, пока события не примут более благоприятный оборот". Проклятое английское коварство! Проклятая Англия... мой вечный враг.

В который раз я подумал тогда: "Но зачем же он сдался англичанам?" А он поглядел на меня... Мне даже показалось, что он хотел что-то ответить. Но лишь загадочно улыбнулся.

- Они всегда мечтали меня уничтожить, - продолжал император, - и, как поймет будущий историк, всегда на меня нападали... Они не могли мне простить, что я - лицо нового мира, молодость Европы...

Непрестанная травля в английских газетах! Я составил целый список английских газет, ежедневно клеветавших, несмотря на заключенный мир. И я отвечал им в "Мониторе". Разоблачал английских дипломатов, которые плели интриги в Австрии и России, сколачивали против меня новую коалицию. При всем этом англичане нагло позволяли себе не выполнять условия мира. Они не ушли с Мальты... Пора было действовать...

Двадцатого мая я известил Законодательное собрание и Сенат, что обязан заставить Англию соблюдать мирный договор и уважать достоинство французского народа. Францию принуждают начать войну, и мы будем вести ее со славой... Обе палаты согласились со мной.

Король Георг... этот текст ему, конечно же, написали... посмел обратиться к моему парламенту: "Вы вооружаетесь против Конституции и независимости английского народа. В итоге Франция покроет себя стыдом и падет в бездну великих бед..."

В этот момент за окнами каюты прошел адмирал Кокберн - как некое осуществление пророчества старого короля. Император на миг вернулся в действительность.

- Что ж, насчет бед, может, и правда... Но стыдом, как видите, покрыли себя они. А тогда я довольно удачно ответил королю в "Мониторе": "Ваша Конституция и ваша независимость - что общего они имеют с возвратом Мальты?"

И в конце мая восемьсот третьего года заговорили пушки. В Ганновере я разгромил английскую армию, постыдно брошенную командующим герцогом Кембриджским. И тогда же решил перенести войну на территорию проклятого острова. И добить Англию в ее логове...

Немедля я выехал в Булонь и начал создавать мощный военный лагерь. Оттуда я должен был перебросить армию в Англию... Мне нужны были всего три туманных дня, чтобы проскользнуть мимо английского флота и высадиться на проклятом острове. Плюс несколько дней, чтобы Лондон, парламент и сердце этих сквалыг - Лондонский банк - стали моими... И британский премьер Питт понимал это... Нет, они не забыли, как я ускользал от их кораблей... И они действовали. Как обычно - деньгами. И щедро платили наемным убийцам.

Около каюты вновь появилась тощая фигура адмирала Кокберна. Император засмеялся. И мы прекратили диктовку до вечера.

Вечером, когда я пришел в каюту, император пересказал мне свой разговор с адмиралом. Кокберн сообщил: когда прибудем на остров, мы будем жить пару дней на корабле, пока приготовят наше жилище... Еще адмирал предупредил, что "остров - довольно печальное место".

Сообщив все это, император добавил странную фразу:

- Ну что ж, чем хуже, тем лучше. - И продолжил воспоминания: - Моя власть - крепкая, желанная для нации - становилась все ненавистней этим недобиткам, остаткам кровавых фанатиков. И дворцовая полиция продолжала докладывать мне их остроты: "Мы свергли полуторатысячелетнего кумира и не потерпим двухнедельного". Я понимал - мне придется уничтожить остатки этих паразитов, забившихся в складки мантии победителя... А пока я приучал страну к блеску новой власти.

Теперь я выезжал в карете, запряженной восьмеркой великолепных лошадей. За мной следовала целая вереница правительственных экипажей - второй и третий консулы в сопровождении эскорта адъютантов и консульской гвардии... Все напоминало о блеске королей... Я вернул ливреи для слуг. Орден Почетного Легиона помог мне основать новый класс благородных людей... свой патрициат. И в тайниках души великой нации я все яснее читал благодарность за возвращение к низвергнутым формам правления. Нация желала обновленной монархии. Монархии, оплодотворенной революцией - великими идеями равенства людей перед законом.

Именно тогда Англия в очередной раз попыталась лишить меня жизни. Фуше сообщил мне о новом заговоре - во Франции появился знаменитый Кадудаль с адской машиной. В свое время я с ним встречался. Он был тогда вождем вандейских повстанцев - гигант с крохотным разумом, этакий могучий Голем, управляемый Бурбонами. В Вандее я пригласил его для переговоров, обещая полную безопасность. Генералы умоляли меня не оставаться наедине с этим фанатиком-роялистом, мечтавшем о самопожертвовании. Но я никогда не отказывался лишний раз проверить судьбу. Он вошел в мой кабинет, и в его глазах я прочел свой приговор... И тогда я посмотрел на него... как умею. И вся его суть жалкого крестьянина тотчас проснулась. Он вмиг превратился в заскулившую собачонку... Я сказал ему, что католическая вера навсегда вернулась во Францию, и предложил стать генералом в моей армии... Его хватило на то, чтобы выкрикнуть: "Нет, нет!" И выбежать прочь из моего кабинета.