Эдвард Радзинский - Наполеон - исчезнувшая битва

Да, он сделал все. Но понял я это только теперь.

Он болезненно заботится о том, чтобы его приближенные (три десятка человек) помнили: они по-прежнему свита императора. И все мы обращаемся к нему "сир". И посетители письменно просят аудиенцию. Их встречаем мы - три графа и барон - и проводим к императору. В дверях ждет Киприани, который торжественно объявляет имя посетителя.

Франческо Киприани - особая личность, отнюдь не простой слуга. Это его император посылал с острова Эльба налаживать связи и собирать информацию во Францию. Киприани - шпион и верный пес императора.

Посетители, как правило, - английские чиновники, закончившие службу и уезжающие в Лондон. Они понимают, что удостоены исторической беседы. Император, как всегда, очаровывает. И визитеры повезут в Англию то, что ему нужно: рассказ о жестоком губернаторе и великом узнике - о Прометее, прикованном к скале.

Император улыбается...

Вечером нас навестил губернатор. Не в силах скрыть радости, он зачитал бумагу о том, что император и мы, его свита, проели слишком много денег. Отныне наш бюджет будет сокращен.

О, как этого ждал император! Тут же последовал его яростный крик, от которого еще несколько лет назад дрожали в ужасе монархи Европы:

- Как вы смеете говорить со мной о таких мелочах?! Кто вы такой? Я знаю имена всех ваших генералов, участвовавших в сражениях, и я готов беседовать с ними. Вы же - ничтожество! Штабной писаришка у Блюхера, вы никогда не имели чести командовать настоящими солдатами. А теперь, когда ваша страна обманула меня, бесчестно сослав сюда, вам дали право распоряжаться моей жизнью. Но не сердцем! Запомните: оно такое же гордое, как и в те не столь давние дни, когда вся Европа слушалась моих приказаний, а ваши ничтожные правители умирали от страха, ожидая моего прихода на ваш жалкий островок. Пройдет немного лет, и ваши лорды, и вы, осмелившийся так говорить со мной, - все вы будете покрыты прахом забвения. И если о вас вспомнят, то только в связи с вашим недостойным поведением по отношению ко мне!

Все это он выпалил залпом, с темпераментом, которому мог бы позавидовать сам великий Тальма. Бешеное лицо императора... Я боялся, что его хватит удар.

Губернатор выбежал из дома, дрожа от гнева, шепча бессильно: "Я покажу ему!" А император... преспокойно расхохотался. И сказал, глядя на мое изумленное лицо:

- Вы знаете, что говорил обо мне Талейран? "Его ярость никогда не поднимается выше шеи". Точнее, жопы... - Он остановился, подумал. - Нет, напишите все-таки "шеи"...

Я вспомнил, как мне рассказывали, что во дворец к императору часто приходил знаменитый Тальма - учить его актерскому искусству.

Он привычно прочел мои мысли и добавил (уже для моей тетради):

- Да, часто говорили, что меня учил своему мастерству наш великий трагик. Будто я даже брал регулярные уроки. Какая глупость! Пожалуй, я сам мог бы поучить его. Тальма - живое воплощение нашей "Комеди Франсэз". Я уважаю этот театр и в горящей Москве даже написал для него устав... Конечно, это тоже был театр - так я решил унять дурные слухи, доходившие из Парижа. Ибо если император в столице противника находит время, чтобы заниматься уставом для актеров - у него наверняка все в порядке... Но поверьте, я с трудом выносил все эти бесконечные трагические завывания на сцене "Комеди Франсэз". И после очередного спектакля не выдержал и сказал Тальма: "Приходите ко мне во дворец как-нибудь утром. Вы увидите в приемной весьма театральную толпу: принцесс, потерявших возлюбленных, государей, лишившихся царства, маршалов, выпрашивающих себе корону... Вокруг меня - обманутое честолюбие, пылкое соперничество, скорбь, скрытая в глубинах сердца, горе, которое прорвалось наружу. Мой дворец полон трагедий, и я сам порой ощущаю себя самым трагическим лицом нашего времени. Но разве мы вздымаем руки кверху? Испускаем истошные крики? Нет, мы говорим естественно, не правда ли? Так делали и те люди, которые до меня занимали мировую сцену и тоже играли свои трагедии на троне. Вот над чем стоит подумать вам, актерам неповторимой "Комеди Франсэз"!..

Император дал мне возможность все это записать и ушел раздумывать, как развить столь удачно начатую атаку на губернатора. Когда-то он воевал с целым континентом, теперь - с жалким губернатором...

План был составлен, и уже к вечеру Киприани спустился с нашей скалы в Джеймстаун, а утром весь остров шепотом передавал друг другу монолог императора.

Далее император развил успех. У него огромное состояние в Европе, однако он из принципа предпочитает жить на деньги, которые ему выделяет Англия. И он приказывает принести столовое серебро и выломать имперских орлов.

- Теперь рубите! - велел он.

Маршан и Бертран топорами порубили посуду на куски. И Киприани отправился с этими кусками серебра в городок, в съестную лавку. Он подождал, пока туда зайдут английские офицеры с корабля, стоящего на рейде. Завтра они отправятся в Лондон и опишут сцену, которую перед ними разыграл Киприани.

Слуга императора вываливает перед лавочником серебро.

- Сколько это стоит? - спрашивает он хозяина. И поясняет: - Я пришел продать вам его, чтобы прокормить нашего повелителя.

И он еще раз пересказывает монолог императора. Теперь рассказ о нищете вчерашнего владыки мира и гнусном поведении сэра Гудсона Лоу поплывет в Европу.

Но император неумолим. Он продолжает наказывать губернатора. Сегодня он сказался больным и утром не вышел из дома. Губернатор пребывает в ужасе. Эльба! Призрак проклятой Эльбы! Он не выдерживает и днем посылает караульных. Мы отвечаем, что император нездоров. Посланцы требуют "предъявить генерала Бонапарта". Император велит отвечать солдатским матом.

Появляется сам губернатор. Он приказывает солдатам войти в дом (если понадобится - взломать дверь) и сообщить, там ли пленник.

Я наблюдаю, как император преспокойно заряжает ружье и говорит с радостной улыбкой:

- Если кто-нибудь войдет ко мне - клянусь, я его убью.

В этот момент он вновь на поле боя! Он посмотрел на меня. Я кивнул непременно запишу.

Как всегда, положение спас Маршан. Он вышел к англичанам и шепотом пообещал приоткрыть занавеску. И английский караульный с облегчением смог написать в рапорте: "Наблюдал генерала Бонапарта в халате с ружьем в руках". Больше в тот день нас не тревожили...

Прочитал всю сцену, записанную тогда. Как изменился с тех пор мой почерк - теперь он все больше походит на почерк покойного отца.

Повторюсь: я сблизился с императором после Ватерлоо. И все удивительное, странное, что случилось тогда на моих глазах и казалось подчас совершенным безумием, суждено мне понять только теперь.

Я выбираю из вороха записей те дни. Жаркие дни после Ватерлоо...