Юрий Емельянов - Разгадка 1937 года

Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди, думали, что это дело реальное, черт побери, оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон и всякая такая штука, а ты останешься на мели. Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело реальное, как тут не завербоваться? Оказалось, дело не такое уж реальное. Но эти слабые люди рассуждали именно так: как бы, чёрт побери, не остаться позади всех. Давай-ка скорей прикладываться к этому делу, а то останешься на мели».

Сталин утверждал: «Так можно завербовать только нескольких людей… Эти малостойкие люди… и послужили материалом для вербовки». Исходя из того, что ядро заговора малочисленно, а в него вовлекались лишь немногие малостойкие люди, Сталин призывал ограничить масштабы репрессий: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем — простить их». Казалось, что на этом репрессии завершились.

Совершенно очевидно, что в ходе разоблачения военно-политического заговора, в котором участвовали видные деятели Красной Армии, Сталин и его окружение стремились ограничиться на первых порах понижением по должности видных военных деятелей, а после ареста 300–400 военных деятелей не расширять круг арестованных, даже если имелись люди, вовлеченные в заговор. Эти обстоятельства опровергают миф о том, что обвинения о заговоре военных деятелей были лишь следствием слепого доверия Сталина гитлеровской фальшивке или его стремления расправиться с неугодными ему военачальниками.

Возлагая на Сталина главную ответственность за массовые репрессии 1937–1938 годов, Хрущев в своем докладе на XX съезде КПСС говорил: «Всё решал Сталин. Он сам был Главным Прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, он сам, по своей инициативе, давал распоряжения об аресте». Внедренное в общественное сознание многолетней пропагандой представление о том, что Сталин был творцом репрессий, позволило Радзинскому на протяжении своей книги неоднократно повторять одну и ту же мысль: Сталин, подобно режиссеру, заранее распределил роли в драме Великого Террора и внимательно следил за их исполнением.

На самом деле подавляющее большинство решений об арестах и расстрелах принималось без ведома высших руководителей страны.

А. Рыбин, бывший охранник И. В. Сталина, участвовавший в последующей проверке следственных дел, писал, что он и другие сотрудники разведывательного отдела НКВД «нигде не обнаружили резолюций Сталина, Молотова или Ворошилова. Зато всюду чернели приговоры Ягоды, Ежова и Берии», то есть руководителей наркомата внутренних дел СССР.

Несмотря на то, что Сталин рекомендовал 2 июня 1937 года ограничить число арестованных теми 300–400 людьми, которые были арестованы к тому времени, их количество стало возрастать как снежный ком по мере того, как подследственные давали показания на соучастников заговора, реальных или мнимых. Трудно сказать, в какой степени эти показания были результатом искреннего раскаяния или же давления со стороны следствия. Бывший министр внутренних дел Н. П. Дудоров в своих воспоминаниях утверждал, что уже в июне 1937 года Н. И. Ежов подготовил списки на аресты 3170 видных деятелей.

Расширение круга арестованных противоречило намерениям Сталина, изложенным им на февральско-мартовском пленуме и повторенных на заседании Военного совета при наркоме обороны 2 июня. Однако Сталин имел основания верить данным следствия, подкрепленным сведениями из архива военной разведки Германии. А ведь к этому времени германские генералы располагали информацией о том, что такие люди, как Шеболдаев, являются соучастниками заговора и он носит не чисто военный, а военно-политический характер.

Казалось бы, продолжение арестов отвечало требованиям многих членов ЦК, выраженным ими в речах на партийных активах, в статьях, а также в своих выступлениям на февральско-мартовском пленуме. Однако по мере увеличения числа арестованных стало возрастать и количество членов ЦК, которые оказались в их рядах. А последнее обстоятельство резко изменило их отношение к арестам эти деятели вряд ли еще успели прийти в себя после оглашения Сталиным своего плана о направлении их на учебу и назначений на их места заместителей. Теперь же вместо курсов по политическому образованию они рисковали попасть в НКВД.

К началу пленума ЦК, состоявшегося 23–29 июня 1937 года, НКВД потребовал от его участников санкции на арест 11 членов и 14 кандидатов в члены ЦК, в том числе Шеболдаева, Балицкого, обвинявшихся в соучастии в военно-политическом заговоре. К этому времени из 71 человека, избранного в состав ЦК в феврале 1934 года, скончалось двое (Куйбышев, Киров), двое покончили жизнь самоубийством (Гамарник и Орджоникидзе) и шестеро было репрессировано (Енукидзе, Кабаков, Пятаков, Рудзутак, Уханов, Ягода, Якир); из 68 кандидатов в члены ЦК один умер (Товстуха), один покончил жизнь самоубийством (Томский), шестеро были арестованы или расстреляны (Бухарин, Рыков, Тухачевский, Уборевич, Элиава). Новые аресты привели бы к тому, что общее число членов и кандидатов в ЦК, подвергшихся репрессиям или покончивших с собой в ожидании арестов, составило бы 40 человек, то есть около 28 % от общего количества избранных в 1934 году.

В первый же день работы пленума с докладом выступил Н. И. Ежов, который потребовал продления чрезвычайных полномочий для НКВД. Он утверждал, что такая мера необходима для ликвидации разветвленного заговора военных и партийных руководителей, а в противном случае страна может скатиться в пучину гражданской войны. Ежова поддержал Сталин.

В ходе прений по докладу Ежова с резкой критикой деятельности НКВД выступил нарком здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминский, который так рьяно выступал за беспощадный разгром бывших оппозиционеров на февральско-мартовском пленуме. Теперь он возражал против продления чрезвычайных полномочий НКВД и против санкционирования новых арестов членов и кандидатов в члены ЦК. «Так мы перестреляем всю партию», — заявил Каминский.

Каминского поддержал И. А. Пятницкий (Иосель Таршис), заведующий Политико-административным отделом ЦК ВКП(б), являвшийся долгое время секретарем Коминтерна. Выступление Пятницкого было еще более резким. Он потребовал создания специальной комиссии по проверке и ограничению деятельности НКВД.