Александр Симаков - Демянское побоище. «Упущенный триумф Сталина» или «пиррова победа Гитлера»?

Неосторожное слово, взгляд, и того гляди попадешь к такому на «карандашик», а дальше могло дойти и до штрафного подразделения. Отсюда и «теплое» отношение ко всем, причастным к сему ведомству – СМЕРШу [36] .

Как жили, как воевали на передовой настоящие фронтовики, а не прифронтовые «фронтовики» и «окопники» батальонных, полковых и дивизионных служб? Вот выдержка из книги О.С. Смыслова «Окопная правда войны»: «Но война – это не только кровавое месиво. Это постоянный голод, когда до солдата в роту доходила вместо пищи подсоленная водица, замешанная на горсти муки, в виде бледной баланды. Это холод на морозе и снегу, в каменных подвалах, когда ото льда и изморози застывает живое вещество в позвонках. Это нечеловеческие условия пребывания в живом состоянии на передовой, под градом осколков и пуль. Это беспардонная матерщина, оскорбления и угрозы со стороны штабных «фронтовиков» и «окопников» (батальонного, полкового и дивизионного начальства).

Война – это как раз то, о чем не говорят, потому что не знают. Из стрелковых рот с передовой вернулись одиночки, их никто не знает. …Но жизнь пехотинца в бою висит на тоненькой ниточке, которую легко может оборвать немецкая пуля или небольшой осколок. Солдат не успевает совершить ничего героического, а смерть настигает его.

Однажды в одном интервью генерала армии В.А. Варенникова спросили:

– Путь к победе был долгим и тяжелым. Какие из эпизодов войны вы вспоминаете?

– Таких эпизодов было много… Я всегда завидовал летчикам, танкистам. Белой завистью, конечно. Истребитель в полете 40 минут, максимум час. Затем он возвращается на аэродром, где его машину обслуживает техник. У летчика есть землянка, есть банька. Он прилетел, поел, отдохнул. А мы всегда с противником в контакте, друг другу смотрим в лицо».

Есть еда – хорошо, нет – терпеть надо. Стужа, холод, жара, зной – надо выдерживать…

Когда начиналась окопная жизнь? Если быть точным, то она всегда начинается неожиданно, без всяких сантиментов, словно рубилась с плеча, как самая что ни на есть правда. Шли ли пехотинцы на передовую, находились ли там, все одно, это уже была их жизнь – окопная. Та земля, которая всегда была под ногами, была и домом и постелью. Зимой и летом все одно: по ней ходили, на ней воевали и в нее ложились.

На земле всегда был отдушиной солдатский смех, царским подарком – табак, лучшим другом – лес и великим счастьем – еда. Ведь ничто так не беспокоит солдатскую душу на передке, как харч.

Лес давал возможность соорудить блиндаж, разжечь костер, настелить дорогу, да и, бывало, кормил сносно. А если его не было рядом? Одна надежда только на старшину роты.

Это он тащил с помощниками термос с похлебкой, буханки хлеба, сахар, махорку и водку.

Поставив термос между ног, с цирковой ловкостью он опускал туда черпак и таким же привычным движением плескал содержимое в подставленный котелок, при этом тут же отмечал химическим карандашом галочку в листке замусоленной бумаги. Но одно дело летом, другое – зимой. Пока пищу дотащат до передовой, хоть в руках, хоть в повозке, все одно: горячее мгновенно превращается в холодное пойло. Хорошо, если мучная, слегка подсоленная водица не успела схватиться на сильном морозе. Да, в сущности, и это была еще не беда. Ведь если солдат с термосом накрывали немецкие мины, если по несколько суток старшина не мог добраться до передка, тогда все: и настроения не было, и вши заедали особенно. Ведь они ползали на голодных.

Другое дело батальонная кухня, когда, попыхивая горячими топками, уже издалека чувствовался соблазнительный запах, она въезжала в лес. Фырканье лошадей и позвякивание уздечек поднимали солдат без каких-либо команд. Одним словом, война войной, а обед по распорядку. Но батальонная кухня на передке могла быть мечтой нереальной. Ведь назад с передка только уносили.

Выносить с передовой раненых имел право только санинструктор или санитар, легкораненые выбирались из-под огня сами. Покидать боевой порядок запрещалось, даже если ранили кого-нибудь из твоих друзей. Всякая попытка сопровождения раненых в тыл расценивалась как прямое уклонение от боя. Однако не всегда выходило так, как требовал устав, в боевых условиях приходится строго разбираться между необходимой помощью и дезертирством с поля боя».

Белорусский писатель В. Быков до конца дней не мог забыть будни окопников: «Убитых мы не хоронили, – где упал боец, там и остался лежать. Не было времени валандаться с трупами. Старшие командиры орали: «Вперед!» Потом после боя убитых хоронили специальные похоронные команды. Они собирали оружие убитых, снимали с них одежду и сапоги, рыли ямы и сбрасывали в них трупы. Закапывали.… В штабе части составляли список убитых. Но это совсем не означало, что в той или иной братской могиле лежат только те, кто занесен в список, точнее, именно те. Порой случались ошибки – боец жив, а числится в списке. И, наоборот, – в списке убитых солдата нет, а он числится в этой могиле».

Осенью 1941 г., когда Красная Армия оставляла одну позицию за другой, вдруг стали задумываться: почему красноармейцы, увидев танки и пехоту противника, порой без приказа оставляют линию обороны своих подразделений и частей.

«Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе, – писал К.К. Рокоссовский.

– Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но, увы! Война показала другое…

Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один.

Сознание, что где-то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранилось, но я их не видел и не слышал.

Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался.

Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули, а я остался один».

Генерал А.В. Горбатов примерно в это же время также обратил свое пристальное внимание на эту проблему.

Жизнь заставила не распылять взвод, располагать его на одном из бугров – в общей траншее, не более ста двадцати метров по фронту, чтобы командир видел своих подчиненных, а они – своего командира.

Немного о каске (от исп. сasco – череп, шлем). Этот защитный головной убор из металла появился во Франции в 1758 г. у драгунов. В Первую мировую многие страны использовали стальную каску для защиты от пуль и осколков. В Красной Армии стальная каска после 1939 г. стала называться шлемом. Одни на передовой ходили без касок и даже под пулями и об ее отсутствии не жалели, так как, по их словам, каска звенела на голове, цеплялась за сучки, мешала думать и сосредоточиться.