Array Коллектив авторов - История Древнего мира. Том 3. Упадок древних обществ

Второго пришествия Христа ждали совсем скоро, еще при жизни первого поколения последователей Иисуса. Казалось бы, маленькая группа христиан, остававшаяся на почве иудейства и этим ограниченная в своих попытках обратиться с проповедью к другим народам, должна была впасть в отчаяние, убедившись, что новое триумфальное явление Иисуса медлит осуществиться, и затем быстро исчезнуть со сцены, как исчезали все палестинские эсхатологические секты после неудачи Иудейской войны против Рима. Однако этого не произошло.

Действительно, первые христиане продолжали считать себя иудеями, притом наиболее «истинными» иудеями: они сохраняли обряд обрезания как вещественый знак «Завета» (и отказались от него позже лишь после длительных и серьезных споров), они справляли субботу и все иудейские годичные праздники, они ходили молиться в Иерусалимский храм, признавая его единственно законным. Хотя некоторое число неиудеев примкнуло к христианской общине, по-видимому, уже с самого начала, однако широкая проповедь нового учения среди римских подданных из других народностей началась тогда, когда ее инициатором выступил ученый иудей Саул (Савл) из малоазиатского города Тарса.

Как повествуют «Деяния апостолов» (традиция считает автором этого сочинения евангелиста Луку), Саул никогда не сталкивался с Иисусом и его учениками и первоначально был убежденным противником христианства, ревностным его гонителем во имя иудейской ортодоксии. Внезапный духовный перелом, вызванный, согласно легенде, особым видением, привел его в ряды христиан. Называясь отныне своим римским именем «Павел» (принадлежавшим ему как потомственному римскому гражданину), он начал проповедовать христианство в Антиохии, в различных городах Малой Азии и Греции. Он строил не на пустом месте: население империи было не удовлетворено существующей идеологией, создававшей только безнадежность, и потому было готово к восприятию новых чаяний. Первую опору Павел искал — и часто находил — в традициях иудейской проповеди среди язычников. Число иудействующих прозелитов (новообращенных) было довольно значительно во многих городах восточной части империи. Однако среди жадно внимавших Павлу были не только иудействующие, но и представители иных религиозных групп Восточного Средиземноморья; вместе с тем среди иудействующих оставалось немало стойких ортодоксов, не принимавших нового учения.

Вызванный в Иерусалим главами первоначальной общины Иаковом, братом Иисуса, и Петром, Павел сумел убедить их в правомочности своей миссии. По преданию, было решено, что Петр и другие апостолы оставались «столпами» иудео-христианской церкви в Иерусалиме, а Павел был признан «апостолом язычников». Пути проповедника в конце концов привели его в Рим (при императоре Нероне).

Именно Павлу (наряду с автором четвертого евангелия — от Иоанна) принадлежит особая роль в подготовке позднейшей разработки и систематизации догм и религиозно-этических положений христианства. Иудейский идеал «Закона», т. е. всеохватывающей системы заповедей и запретов, через точное соблюдение которых, как предполагалось, человек мог оправдать себя перед богом, Павла не удовлетворяет. С его точки зрения, «Закон», будучи богоданным и исторически необходимым, сам по себе может лишь «умножить грех»: через него «весь мир становится виновен перед богом». Абсолютный масштаб бога приводит к нулю любые накопления человеческих добрых дел. Человек может надеяться только на божье прощение, открывающее ему выход из внешней принудительности «Закона» в мир «свободы», которая характеризуется следующим комплексом понятий: «благодать» — воздействие бога на человеческую волю, выводящую ее из инерции зла, «духовность» — мистическое «познание» («дух все испытует, даже глубины божьи»), наконец, «вера, надежда, любовь». Единственная цена, которой может быть оплачено прощение всех людей, — это добровольное страдание абсолютно невинного Иисуса Христа, «во плоти которого обитала вся полнота божества». Смерть такого мессии — не поражение его дела, но победа над смертью, после которой смерть — уже не смерть. Верующий, по мысли Павла, уже в этой жизни живет как бы по ту сторону смерти; обряд погружения в воду («крещения»), которым сопровождалось вступление в христианскую общину, толкуется — как символ сопричастности к мученической смерти Христа и его воскресению: «Все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть его крестились». Спасает именно акт веры как принятие прощения от бога через смерть Христа; добрые дела естественно следуют из веры, но не являются средством спасения. Акт веры возможен для всех людей, независимо от их этнической принадлежности, а также от соблюдения внешних знаков иудейского «Завета»: «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем — Христос» («Послание к колоссянам», гл. 3, ст. 11). Этот тезис проложил христианству дорогу к завоеванию душ всего населения Римской империи. Теперь стало возможным и усвоение, христианством важнейших идей мистики и идеалистической философии поздней греко-римской древности.

Между тем в связи с событиями I Иудейской войны (когда христиане не примкнули к восставшим иудеям) и с возрастанием враждебности иудейских ортодоксальных кругов к «отщепенцам» иудео-христианская община I в. испытала упадок. По преданию, и апостол Петр, «апостол обрезания», в конце концов прибыл в Рим и возглавил тамошнюю христианскую общину; впоследствии он, как и Павел, погиб от руки римских властей.

Римская империя была готова принять новое учение. Империя распространялась на всю «ойкумену» Средиземноморья, ее границы совпадали с культурным горизонтом средиземноморского человека. Это был долговечный и всеохватывающий режим; но эта государственность не приносила никому, даже господствующему классу, настоящей радости и бодрости. Весьма существенно при этом то обстоятельство, что империя проводила не только последовательное умерщвление духа средиземноморских гражданственно-полисных форм государства и культуры, но и столь же последовательную консервацию этих отживших форм. Грекоримская цивилизация, отрешенная от конкретного чувства родины и античной свободы, становилась из средоточия гуманистических ценностей настоящей ловушкой на пути человечества. Те же императоры, само существование которых предполагало, что в Средиземноморье не осталось ни одной вольной городской республики, усердно покровительствовали более или менее паразитарным «эллинским» полисам, выраставшим со своими непременными театрами, гимнасиями и статуями на чужой им земле. Языческие празднества, когда-то дававшие свободной гражданской жизни смысловое оформление, превратились в демонстрацию верноподданнической лояльности, в государственную необходимость. Еще во времена Нерона или Домициана философов казнят и ссылают, и философия, претерпевая крайнее опрощение и огрубение, сохраняет связь с жизнью и власть над умами. При Марке Аврелии афинские школы субсидируются из римской казны, и ученость немедленно теряет всякий реальный авторитет.