Вадим Роговин - Партия расстрелянных

Как свидетельствует переписка Сталина с Молотовым, даже в личном доверительном общении между кремлёвскими вождями действовал своего рода негласно установленный шифр. «Вожди» с непререкаемой уверенностью и деловитостью сообщали друг другу о полученных в НКВД показаниях как об абсолютно достоверных и не вызывающих сомнения доказательствах вины арестованных.

Пережив краткий период сталинской опалы в 1936 году (о чём свидетельствует отсутствие его фамилии в перечне руководителей, на которых подсудимые первого московского процесса якобы готовили террористические акты), Молотов вскоре стал вновь правой рукой Сталина, его наиболее доверенным лицом и первым помощником в проведении великой чистки.

В ряде случаев Сталин обращался к Молотову за «советом», как следует реагировать на тот или иной донос. Так, он переслал Молотову заявление, в котором старому большевику, члену Октябрьского ЦК Ломову ставилось в вину лишь его личное общение с Бухариным и Рыковым. Прочитав резолюцию Сталина: «Т-щу Молотову. Как быть?», Молотов наложил собственную резолюцию: «За немедленный арест этой сволочи Ломова» [315] XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. II. С. 404. .

В мемуарах Хрущёва упоминается о записке Ежова, в которой предлагалось выслать из Москвы несколько жён «врагов народа». На этой записке Молотов против одной из фамилий сделал пометку: «Расстрелять» [316] Вопросы истории. 1992. № 2—3. С. 82. . Данный факт был приведён в докладе Суслова на февральском пленуме ЦК КПСС 1964 года. Здесь говорилось, что Молотов заменил приговор к 10 годам тюремного заключения, вынесенный жене видного партийного руководителя, высшей мерой наказания [317] Пленум ЦК КПСС 10—15 февраля 1964 г. Стенографический отчёт. М., 1964. С. 548. .

Если в иных случаях Молотов мог сослаться на своё «доверие» к ежовскому следствию, то за один этот поступок он подлежал строгому уголовному наказанию по законам любого цивилизованного государства. Но в том-то и состояла половинчатость хрущёвских разоблачений, что Хрущёв не решался дополнить «партийный суд» над ближайшими соучастниками сталинских преступлений судом уголовным, которого они безусловно заслуживали. Такой открытый суд был опасен для выживания постсталинского режима. К тому же подсудимые на нём непременно указали бы на причастность к репрессиям самого Хрущёва и других партийных деятелей, остававшихся у кормила власти.

Спустя десятилетия Молотов так объяснял это своё («военное», по его словам) решение:

«— Такой случай был. По решению я имел этот список и поправлял его. Внёс поправку.

— А что за женщина, кто она такая?

— Это не имеет значения.

— Почему репрессии распространялись на жён, детей?

— Что значит — почему? Они должны были быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких…» [318] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 415.

Такими аргументами Молотов обосновывал правомерность наиболее чудовищных преступлений сталинского режима, в которых он принимал активное участие.

По словам Чуева, почти при каждой его встрече с Молотовым возникал разговор о сталинских репрессиях. Молотов не уходил от этой темы, а, напротив, подробно говорил о мотивах, по которым были репрессированы те или иные деятели партии. В этих рассказах поражает лёгкость, с которой Сталин и его приспешники решали вопросы об уничтожении своих недавних соратников. Так, Молотов вспоминал, что на одном из пленумов ЦК он цитировал показания Рухимовича о его вредительской деятельности, хотя «его лично знал очень хорошо, и очень хороший он был человек… Возможно, что вымышленные показания, но не все же доходили до того, что признавали себя виновными. Рудзутак — он же ни в чём себя не признал [виновным]! Расстреляли» [319] Там же. С. 410. .

О «вине» Рудзутака, рассказавшего Молотову на очной ставке, как его истязали в застенках НКВД, Молотов рассуждал следующим образом: «Я думаю, что он не был сознательным участником (заговора.— В. Р. )… Бывший каторжник, четыре года на каторге был… Но к концу жизни — у меня такое впечатление сложилось, когда он был у меня уже замом, он немного уже занимался самоублаготворением… Вот эта склонность немножко к отдыху и занятиям, которые связаны с отдыхом… обывательщиной такой увлекался — посидеть, закусить с приятелями, побыть в компании — неплохой компаньон… Трудно сказать, на чём он погорел, но я думаю, на том, что вот компания у него была такая, где беспартийные концы были, бог знает какие» [320] Там же. С. 410—411. . Из этого набора пустых фраз невозможно понять, почему «склонность к отдыху» Рудзутака заслуживала ареста и расстрела.

Наиболее потрясающими в книге Чуева представляются мне страницы, где речь идёт о судьбе Аросева, товарища Молотова по подполью, письма которого Молотов хранил на протяжении всей своей жизни (два таких дружеских письма приводятся в книге). Отзываясь об Аросеве с неизменной теплотой, Молотов так объяснял его арест и гибель:

«— Пропал в 1937-м. Преданнейший человек. Видимо, неразборчивый в знакомствах. Запутать его в антисоветских делах было невозможно. А вот связи… Трудность революции…

— А нельзя было вытащить его?

— А вытащить невозможно.

— Почему?

— Показания. Как я скажу, мне доверяйте, я буду допрос что ли вести?

— А в чём Аросев провинился?

— Он мог провиниться только в одном: где-нибудь какую-нибудь либеральную фразу бросил» [321] Там же. С. 422—423. .

Как и у всех других «ближайших соратников», у Молотова были арестованы почти все его помощники и сотрудники. При этом он понимал, что у этих людей вымогают показания и на него самого. В 70-е годы он рассказывал Чуеву:

«— Моего секретаря первого арестовали, второго арестовали. Я вижу, вокруг меня…

— А на вас писали, докладывали тоже?

— Ещё бы! Но мне не говорили.

— Но Сталин это не принимал?

— Как это не принимал? Моего первого помощника арестовали. Украинец, тоже из рабочих… видимо, на него очень нажимали, а он не хотел ничего говорить и бросился в лифт в НКВД. И вот весь мой аппарат» [322] Там же. С. 414—415. .

После смерти Сталина Молотов, как и Каганович, проявил себя никчемным политиком. Оба они, в отличие от Хрущёва, Маленкова и даже Берии, не были способны выдвинуть ни одной серьёзной реформаторской идеи. Тем с большим упорством Молотов сопротивлялся любым попыткам развенчать Сталина и пролить свет на его наиболее тяжкие преступления.

В 1955 году Молотов был назначен председателем комиссии по пересмотру открытых процессов и закрытого суда над военачальниками [323] Исторический архив. 1994. № 1. С. 67. . На этом посту он сделал всё возможное, чтобы не допустить реабилитации осуждённых. Всячески противился он и возвращению из ссылки родственников бывших видных оппозиционеров. В 1954 году вдова Томского М. И. Ефремова обратилась в КПК с заявлением о собственной реабилитации. Там её тепло приняли, обещали восстановить в партии и предоставить квартиру в Москве, выдали путёвку в санаторий. Однако после возвращения из санатория она узнала, что Молотов распорядился возвратить её в ссылку. Когда об этом стало известно Хрущёву, то он послал Ефремовой телеграмму о восстановлении её в партии и разрешении вернуться в Москву. Эта телеграмма уже не застала её в живых: сердце не выдержало нанесённого Молотовым удара [324] Ларина A. M. Незабываемое. М., 1989. С. 300. .