Вадим Роговин - Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

На процессе подсудимые конкретизировали содержание своих «контрреволюционных разговоров», причем из этой конкретизации становилось ясно, что последние сводились к критике чудовищных ошибок и преступлений сталинской клики. Так, Евдокимов заявлял, что «в оценке коллективизации… мы называли безумием и авантюрой превращение миллионов мелких хозяйчиков в коллективные хозяйства в кратчайший срок… Мы говорили, что вся писанина в прессе об успехах индустриализации не соответствует действительности, обвиняя ЦК в обмане пролетариата и партии… Мы клеветнически утверждали, что материальное положение рабочего класса не улучшается, а ухудшается… Мы говорили, что перенапряжение, с которым строится социализм в нашей стране и которое создано искусственно неверной политикой партии, восстанавливает рабочий класс против партии… В вопросах внутрипартийной демократии нами давалась самая злобная критика существующему в партии режиму… Мы злобно шипели о том, что партии нет, что нет ЦК, нет внутрипартийного режима, бросая по адресу т. Сталина злобные контрреволюционные инсинуации. Мы обвиняли партийное руководство в том, что оно не принимает мер к активизации международного рабочего движения, клеветнически утверждая, что Центральный Комитет тормозит развитие этого движения. Для примера приведу разговор свой с Зиновьевым в конце 1934 года. Зиновьев обвинял ЦК в том, что инициатива в руководстве рабочим движением во Франции отдается в руки II Интернационала» [206] Там же. .

Любой здравомыслящий человек в СССР и за рубежом, очистив эти показания от эпитетов «злобный», «контрреволюционный», «клеветнический» и т. п., легко мог увидеть справедливость и обоснованность критики сталинской политики и несуразность попыток связать эту критику с убийством Кирова.

Как сообщил в 1956 году бывший работник НКВД, конвоировавший на суде Каменева, к последнему непосредственно перед началом судебного заседания обратился помощник начальника секретно-политического отдела НКВД Рутковский со словами: «Лев Борисович, Вы мне верьте, Вам будет сохранена жизнь, если Вы на суде подтвердите Ваши показания… Учтите, Вас будет слушать весь мир. Это нужно для мира». Видимо, поэтому Каменев на суде заявил: «Здесь не юридический процесс, а процесс политический» [207] Реабилитация. С. 168. .

На суде некоторые подсудимые продолжали отрицать своё участие в «Московском центре». Так, Куклин заявил: «Я до вчерашнего дня не знал, что я действительно член центра. Я вчера только услышал от Зиновьева, что я был членом центра» [208] Там же. .

Во время процесса публиковались сообщения о массовых митингах, на которых выносились резолюции с требованием расстрела обвиняемых. Тем самым осуществлялась подготовка общественного мнения к самому жестокому приговору. Однако шаткость «показаний» подсудимых вынудила суд повторить в приговоре вывод следствия о том, что не установлено фактов, которые дали бы основание квалифицировать действия подсудимых «как подстрекательство к гнусному преступлению» [209] Правда. 1935. 18 января. . Поэтому Зиновьев был приговорен «только» к десяти годам, Евдокимов — к восьми, Каменев и другие — к пяти годам тюремного заключения. Однако данная формулировка приговора не могла не наталкивать на мысль о возможности получения в будущем новых «фактов», которые позволили бы вновь вернуться к обвинению подсудимых в подготовке убийства Кирова.

Поставленная Сталиным перед следствием и судом цель не была достигнута в полной мере. После завершения процесса Агранов на оперативном совещании в НКВД заявил: «Нам не удалось доказать, что „Московский центр“ знал о подготовке террористического акта против тов. Кирова» [210] Реабилитация. С. 155. .

Анализируя итоги процесса, Троцкий ставил вопрос: какие же преступления признали на нём обвиняемые? «Подготовку реставрации капитализма? Подготовку военной интервенции? Подготовку убийства Кирова и Сталина? Нет, не совсем это. Под дулом револьвера они признали: 1) что очень критически относились к методам коллективизации; 2) не питали к Сталину — Кагановичу никаких симпатий; 3) не скрывали своих мыслей и чувств от своих ближайших друзей. Только! Всё это было в 1932 году. За эти тяжкие преступления, главным образом, за отсутствие любви к Сталину, они и были в своё время исключены. После того они, однако, покаялись и были восстановлены в партии. Какое же преступление вменено им за время после покаяния? Из вороха пустых фраз и лакейских ругательств мы извлекли одно-единственное конкретное указание: в декабре 1934 года Зиновьев говорил своим друзьям, что политика единого фронта ведется Коминтерном неправильно… Самый факт, что такого рода критическая оценка новейшей политики Сталина — Бела Куна приводится на суде, как преступный акт и официально цитируется, как доказательство контрреволюционного заговора, показывает, до какого неслыханного унижения довел партию разнузданный произвол термидорианско-бонапартистской бюрократии!» [211] Бюллетень оппозиции. 1935. № 42. С. 12.

Возвращаясь спустя год к оценке процесса, Троцкий писал: «Зиновьев и Каменев уличены в страшном преступлении: они критиковали (в четырёх стенах!) авантюристские темпы коллективизации, которые привели к бессмысленной гибели миллионов людей. Подлинно пролетарский суд, разобравши дело, посадил бы несомненно в тюрьму авантюристов-коллективизаторов. Суд Сталина — Ягоды посадил… в тюрьму Зиновьева и Каменева по обвинению… в террористическом акте, к которому они не имели и не могли иметь ни малейшего отношения!» [212] Бюллетень оппозиции. 1936. № 48. С. 6.

При анализе итогов процесса Троцкий выражал уверенность в том, что Сталин пытался добиться от обвиняемых признаний в их связях с «троцкистами», однако эти попытки не увенчались успехом, поскольку даже имя Троцкого на процессе не упоминалось. «Было бы, однако, преступным легкомыслием думать,— предупреждал Троцкий,— что Сталин откажется от попыток подкинуть нам какое-нибудь новое „дело“, подстроенное ГПУ и его иностранными агентами. Других методов для борьбы с нами у Сталина нет. Дело Зиновьева, помимо своего собственного значения, важно, как предупреждение» [213] Бюллетень оппозиции. 1935. № 42. С. 10. .

Топорность, с которой был подготовлен и проведён первый процесс Зиновьева — Каменева, неспособность следствия и суда протянуть от последних нити к Троцкому заставили Сталина отсрочить на полтора года исполнение своего главного замысла: представить Троцкого организатором всеобъемлющего заговора, включавшего подготовку террористических актов, связь с иностранными разведками и другие зловещие преступления.