Вадим Роговин - Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Однако проповедь постоянного «подтягивания поясов» далеко не всегда оказывала желаемое для бюрократии воздействие на рабочих, особенно молодых, которых, по словам А. Орлова, «горько обижало явное неравенство, царящее кругом,— полуголодное существование большинства и роскошная жизнь привилегированной бюрократической касты. Сыновья и дочери простых рабочих видели, как их сверстники, дети высоких чинов, назначаются на заманчивые должности в государственном аппарате, в то время как их самих эксплуатируют на тяжёлых работах, где требуется ручной труд. Комсомольцам, завербованным на строительство московского метро, приходилось работать по десять часов в день, нередко по пояс в ледяной воде, а их сверстники из верхов в то же самое время раскатывали по Москве на лимузинах, принадлежащих их папашам. Безжалостная эксплуатация комсомольцев на строительстве метро привела к тому, что сразу восемьсот человек, бросив работу, направились как-то к зданию ЦК комсомола и швырнули там на пол комсомольские билеты, выкрикивая ругательства в адрес правительства» [323] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 50—51. .

В борьбе с проявлениями социального протеста со стороны рабочих Сталин не гнушался любыми средствами — вплоть до использования антисемитских настроений. Хрущёв вспоминал, что когда возникли «какие-то шероховатости, я бы не хотел сказать, волнения, среди молодёжи на тридцатом авиационном заводе», Сталин заявил ему: «Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки, и, когда кончится рабочий день, этих евреев побьют» [324] Огонёк. 1990. № 7. С. 24. .

Другим, более распространённым средством борьбы с проявлениями социального протеста среди рабочего класса было объявление их зачинщиков «троцкистами». Как писал в «Бюллетене оппозиции» иностранный рабочий, находившийся с 1928 по 1936 год в СССР, «не подлежит сомнению, что политический террор бюрократии даёт кое-какие результаты, в том отношении, что он деморализует дух борьбы рабочих». В подтверждение этого автор рассказывал, как на его заводе был подавлен протест рабочих против неожиданного снижения расценок. После того, как было решено избрать делегацию для переговоров с дирекцией об отмене этой меры, выступил партийный чиновник с заявлением, что такие «необдуманные действия» вызваны пропагандой «классово-враждебных элементов», прежде всего троцкистов, которые стремятся «разложить дисциплину». «Выступление это подействовало, как холодный душ. Масса слишком обессилена и дезориентирована, чтобы решительно встать на путь борьбы за свои интересы» [325] Бюллетень оппозиции. 1937. № 60—61. С. 22. .

С течением времени для пресечения массового недовольства стали всё шире использоваться органы НКВД, от контроля за действиями которых были отстранены даже партийные аппаратчики. Хрущёв вспоминал, что он регулярно получал сводки НКВД, в которых «приводилось довольно много нелестных отзывов о партии и оскорбительных выражений по адресу её вождей. Агенты доносили и о конкретных людях, которые были им известны, с их фамилиями, адресами и прочим». По словам Хрущёва, поначалу по отношению к таким людям принимались «воспитательные меры», но «всё изменилось после убийства Кирова». В частности, начальник Московского управления НКВД Реденс (муж сестры Н. С. Аллилуевой) сообщил Хрущёву, что получил задание «почистить» Москву. В соответствии с этим заданием была осуществлена массовая высылка людей из Москвы, хотя и в меньших масштабах, чем в Ленинграде. «Куда их высылали,— рассказывал Хрущёв,— я не знаю: тогда придерживались такого правила — говорить человеку только то, что его касается. Тут дело государственное, поэтому чем меньше об этом люди знают, тем лучше» [326] Вопросы истории. 1990. № 3. С. 70. . Между тем Хрущёв, которого не допускали к информации о подобных «государственных делах», был в то время членом ЦК и первым секретарём Московского горкома партии.

Особая свирепость проявлялась «органами» в борьбе с проникновением «троцкистских» идей в среду рабочего класса. Когда в 1935 году на Московском шарикоподшипниковом заводе были распространены печатные оппозиционные листовки, на следующий день было арестовано более 300 рабочих [327] Бюллетень оппозиции. 1938. № 65. С. 16. .

Несмотря на ужесточающийся террор, оппозиционные настроения проникали и во всё новые круги молодёжи. Как вспоминал Орлов, «по всей стране стихийно возникали молодёжные кружки, участники которых пытались найти ответ на политические вопросы, которые не полагалось задавать вслух» [328] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 50. .

По-видимому, основываясь на подобных конкретных сообщениях, проникавших за границу, Г. Федотов писал, что до последнего времени революционная молодёжь и активисты пользовались относительной свободой высказывать своё мнение. «Их оптимизм, до известной степени, спасал Россию. Теперь петля затянута и на их шее» [329] Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т. II. С. 106. .

Это же ощущение затянутой на шее петли не могла не испытывать и значительная часть бюрократии, над которой всё неотвратимей нависал «дамоклов меч» террора. «После того, как бюрократия подавила внутреннюю жизнь партии,— писал Троцкий,— сталинская верхушка подавила внутреннюю жизнь самой бюрократии. Отныне разрешено одно: славить „великого и любимого вождя“. Из этого клубка противоречий вырос „коммунистический“ террор против бюрократической верхушки» [330] Бюллетень оппозиции. 1935. № 41. С. 10. .

Этому террору, укреплявшему позиции тоталитарного абсолютизма, та часть бюрократии, которая начинала прозревать и осознавать нависшую над ней опасность, не могла оказать серьёзного сопротивления. В условиях растущего отчуждения между нею и партийными массами бюрократия всё более обрекалась на социальную изоляцию. Не решавшаяся и не способная к тому, чтобы перевести массовое недовольство в русло оформленной политической борьбы, она слабела, разлагалась и утрачивала веру в себя. Характеризуя положение и нравы бюрократии, Троцкий замечал: «Функция управления сосредотачивается в руках всё более тесного круга лиц. Остальные работают по инерции, спустя рукава, думают больше о личных делах, презрительно отзываются в своём кругу о высоком начальстве, либеральничают и брюзжат» [331] Там же. С. 6. .

По-видимому, оппозиционные настроения в среде бюрократии были распространены шире, чем это представлялось Троцкому, лишённому в своём зарубежном далёке надёжных источников информации о подспудных процессах, развёртывавшихся внутри правящего слоя. В. Кривицкий, хорошо знакомый с настроениями верхов, утверждал, что в середине 30-х годов «не только огромная масса крестьян, но и большинство в армии, включая лучших представителей комсостава, большинство комиссаров (политических армейских работников.— В. Р. ), 90 % директоров заводов, 90 % партийного аппарата находились в большей или меньшей степени в оппозиции диктатуре Сталина. Это была уже сила». Хотя это, разумеется, условные и скорее всего преувеличенные цифры, общая характеристика Кривицким настроений, преобладавших в ту пору в партии и на её верхах, подтверждается и многими другими свидетельствами. Честные коммунисты, сохранявшие верность большевистским принципам и пользовавшиеся симпатиями масс, по-прежнему составляли большинство в партии. «Им были необходимы лидеры, люди, за которыми были традиция и программа и которые были способны свергнуть Сталина» [332] Кривицкий В. «Я был агентом Сталина». С. 204, 207. .