Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

20 августа 1937 г. Ворошилов представляет начальника летного отделения штаба ВВС РККА майора А.И. Ильина на должность командующего ВВС КБФ. Представление не совсем обычное даже по тем временам – майора на должность комдива (если не комкора). Но политотдел штаба ВВС представил на Ильина, по сути, отрицательную партхарактеристику – высокомерен, заносчив, личное знакомство с врагами народа, в том числе «с одной из жен Тухачевского – Протас» 58. Но Ворошилов не отступил и вторично обращается в ЦК ВКП(б): «Тт. Андрееву и Маленкову. В основном эта характеристика верна, я т. Ильина лично немного знаю. Но т. Ильин молод (1905 г. р. – О.С. ), энергичен и, как уверяют близко его знающие тт., честен. Поэтому нужно им руководить, направлять его партийный и служебный рост, и из него получится неплохой и партиец, и работник. Прошу утвердить его в этой должности К. Ворошилов. 21/VIII. – 37 г.» 59.

Случалось и так, что нарком довольно строго отчитывал даже ближайших своих приспешников за попытки сваливать всю вину за те или иные недостатки в жизни РККА на «врагов народа». 29 августа 1937 г. маршал Буденный обращается к Ворошилову с пространным письмом, в котором говорит о том, что за время работы в Инспекции кавалерии РККА «мне приходилось бороться, разумеется, при поддержке Вашей и тов. Сталина, за существование конницы… так как враги народа в лице Тухачевского, Левичева, Меженинова и всякой другой сволочи, работавшей в центральном аппарате, а также при помощи Якира и Уборевича до последнего момента всяческими способами стремились уничтожить в системе вооруженных сил нашей страны такой род войск, как конница» 60. Затем Буденный приводит целый ряд серьезных, по его мнению, аргументов в пользу укрепления конницы и наконец заключает: «Данным письмом я высказал те соображения, которые у меня за много лет накопились… Я не мог их Вам высказать лично в силу того, что всякий раз, предварительно ставя этот вопрос, до доклада Вам, я встречал резкое сопротивление врагов народа… Они бешено возражали. Я глубоко убежден в том, что все изложенное мною властно диктуется современными условиями войны и сегодняшним днем.

Категорически возражаю и буду возражать против какой бы то ни было реорганизации конницы и ее сокращения…» 61

Через два дня Ворошилов прочитал это письмо и наложил следующую резолюцию: «т. Буденному С.М. Конницу обучали не враги народа, а мы с Вами, и Вы больше, чем я, т. к. непосредственно этим занимались. Как конница себя «чувствует» при совместных с танков. частями и авиацией действиях, Вы отлично знаете. В разговорах со мной Вы признавали (много раз) резко изменившиеся условия для существования и действий конницы в соврем. войне.

Конницу нужно и будем сокращать. КВ. 31/VIII.37» 62.

Иногда дело доходило даже до того, что Ворошилов набирался мужества отказывать Особому отделу ГУГБ НКВД СССР в просьбах об увольнении и аресте ответственных военных работников. В то время одним из руководителей военно-исторической службы в Генштабе РККА был коммунист с 1917 г. комбриг К.И. Соколов-Страхов. Человек достаточно образованный, опытный. Но у него был один крупный, по тем временам, изъян – он был женат на племяннице бывшего шефа жандармов П.Г. Курлова. Уже одним этим он был особистам подозрителен. Да еще он оказался не очень осторожен в разговорах. И Особый отдел решил, что пора этого критикана «взять». Обратились за санкцией на арест к Ворошилову. А тот возьми да и откажи. Особисты вначале даже не поверили. Снова обратились. А нарком отказал вдругорядь, найдя выдвинутые особистами мотивы недостаточно основательными, и предложил вопрос о Соколове-Страхове разобрать в партийном порядке. Этого особисты стерпеть уже не могли. К «делу» подключается всемогущий начальник секретно-политического отдела (СПО) НКВД СССР комиссар госбезопасности 2-го ранга Г.А. Молчанов. Он обращается с рапортом к «самому» Ежову: «СПО считает, что он (Соколов-Страхов. – О.С. ) является в партии двурушником, ведет контрреволюционную пропаганду и, будучи на свободе, представляет безусловную опасность как затаенный злобный враг». На рапорте появляется резолюция: «Т. Гамарнику. Считаю необходимым арестовать. Просьба дать согласие. Ежов. 22.Х1.36». Ворошилов держался еще полтора месяца, а потом на присланном Ежовым рапорте появилась помета начальника Политуправления РККА: «Нарком дал т. Ежову согласие. Гамарник. 7/I.37 г.» 63.

Бывало, что Ворошилов проявлял и определенную настойчивость в недопущении ареста некоторых, хорошо знакомых ему командиров. С 1935 по 1937 г. военным комендантом Москвы служил комдив М.Ф. Лукин. По делам службы его знал не только Ворошилов, но и Сталин. Но вот в 1937 г. «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами народа» Лукин получил по партийной линии строгий выговор с занесением в учетную карточку, был снят с должности военного коменданта столицы и отправлен заместителем начальника штаба СибВО. И вдруг в 1938 г. его по доносу Мехлиса вызывают в Москву, в Комиссию партийного контроля. И бывает же так в жизни – Лукин случайно в коридоре ЦК встретил Ворошилова и рассказал ему о том, в какую передрягу попал. И Ворошилов прямо при Лукине позвонил одному из руководителей КПК: «Товарищ Ярославский, я знаю Лукина давно, с Гражданской войны. Это честный коммунист, и то, что вокруг него происходит, это – недоразумение. Прошу Вас внимательно разобраться, и если он не виноват, написать об этом в округ». Лукин позднее рассказал своей дочери: «Положив трубку, Климент Ефремович долго расспрашивал меня о положении в округе, потом вдруг сказал: «У меня уже третий раз просят санкции на ваш арест» 64. А тогда Ярославский прислал письмо в Новосибирск, будущий командарм Великой Отечественной войны был спасен, в 1940 г. удостоен звания генерал-лейтенанта.

Многие другие спаслись кто как мог, кому как повезло, у кого рядом оказались настоящие начальники, настоящие товарищи. Например, полковника К.К. Сверчевского спасла положительная характеристика главного военного советника в Испании комдива Г.М. Штерна и «источника» по имени Мурат… Но совершенно реальная власть над жизнью и смертью всего личного состава РККА находилась в то время в руках Ворошилова. Судьба многих крупных заслуженных военачальников зависела от одного росчерка его довольно малограмотного пера (чего уже его винить – так сложилась судьба, что он сумел в школу проходить всего-навсего лишь «две зимы»). Одно короткое слово «оставить», написанное на ходатайствах Особого отдела ГУГБ НКВД СССР об увольнении и аресте, спасло жизнь и обеспечило нормальное прохождение военной службы начальнику Военной академии им. Фрунзе комдиву Н.А. Веревкину-Рахальскому, начальнику Военной академии механизации и моторизации РККА бригинженеру И.А. Лебедеву. Спасла жизнь и менее категоричная резолюция наркома: «Пока оставить в покое» (о комбриге Б.Г. Вершинине), «Прошу проверить» (о комдиве Д.Т. Козлове) и даже такая, как «Присмотреться. КВ» (о начальнике штаба ПриВО комбриге П.С. Кленове), «Вызвать для разговора» (о полковнике Р.Я. Малиновском) 65.