Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

К сожалению, в древней Руси околопрестольным доносчикам жилось вольготнее. Известно, например, что в стародавние времена по доносам одних русских князей в Орде казнили других русских князей. Широко культивировалось доносительство при Иване Грозном, особенно в годы существования опричнины (1565–1572 гг.). Опричнина, как справедливо отмечает современный исследователь М.П. Капустин, «с неизбежностью порождает доносительство как социальный институт, опутывающий весь народ, всю массу снизу доверху железной паутиной страха и взаимного недоверия, растлевающий мораль легкостью расправы руками опричнины практически с любым человеком, который тебе мешает, или кому завидуешь и просто хочешь завладеть чем-то, ему принадлежащим» 187. В то же время Иван Грозный издал царский указ, грозивший холопам за ложные доносы тяжкими карами. Всякого, кто попытался бы необоснованно обвинить боярина в государственной измене, ждала неминучая смерть 188.

В большом ходу были доносы в допетровской Руси. Они как бы инициировались верховной властью. За недонесение о каком-либо злоумышлении против царя грозила смертная казнь. В подобных случаях смертной казни подвергались даже жена и дети «недоносителя». При Алексее Михайловиче примерно с 1648 г. узаконяется страшное государево «слово и дело». Обвинявший кого-либо в измене или в каком-нибудь злоумышлении доносчик объявлял, что за ним есть «государево дело и слово». Тогда начинался розыск, и по обычаю применяли при этом пытку. Но здесь обвиняемому давался хотя и страшный, но все же какой-то шанс. Если он сумел выдержать пытку и продолжал упорно отрицать предъявляемое ему доносчиком обвинение, тогда пытке подвергали доносчика. Если же ему также удавалось выдержать пытку, то донос признавался несомненно справедливым со всеми вытекающими отсюда последствиями 189. Широко пользовались доносами «доброжелателей» и тайных агентов Тайная канцелярия при Петре I, Канцелярия тайных розыскных дел при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне, Тайная экспедиция Сената для Екатерины II, Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии при Николае I. Насаждаемый сверху взгляд на доносы как «патриотическое дело», безусловно, способствовал деморализации российского общества.

Конечно, доносчиков хватало и после этого. Но многие представители высшей власти просто брезговали пользоваться их услугами. Известно, например, что Александр I имел списки всех членов «Союза благоденствия», но ни один из них при жизни императора не был арестован. Известно также, что в 80-е годы XIX в. министр народного просвещения А.В. Головнин вообще не читал доносов, сжигал, не распечатывая 190. А.М. Горький в «Детстве» вспоминает, как дед Каширин, раскладывая внука-доносчика на лавке, приговаривал: «Доносчику первый кнут!» И эта сентенция дошла из XVI–XVII столетия и довольно прочно закрепилась в миросозерцании русского народа.

Идеология большевизма по-новому поставила этот вопрос. Немногочисленная, всеми гонимая партия, вступившая в неравную смертельную борьбу с казавшимся могучим самодержавием, требовала от каждого своего члена не только абсолютной откровенности о самом себе, но и непременного и немедленного сообщения, доклада, рапорта (сиречь: доноса) о малейшем колебании, неустойчивости, «нездоровом» настроении своих партийных товарищей. Вопрос этот не прост. И было бы неправомерно с ходу заклеймить большевиков, насаждавших, мол, доносительство. Борьба в подполье сурова. Царская охранка действовала умно и изобретательно. Провокаторство было подлинным бичом в работе подпольной РСДРП. И своевременная информация снизу о всех подозрительных явлениях в определенной мере помогала партии в борьбе с провокаторами, с царизмом. Но уже и тогда эта постоянная напряженность, стремление знать абсолютно все о каждом члене партии, всяком участнике движения таило в себе определенную опасность насаждения доносительства.

Особенно велика эта опасность стала с превращением коммунистической партии в правящую. Представляя собою каплю в народном океане и боящаяся быть захлестнутой и смытой бурными волнами этой стихии, партия тем не менее сумела сконцентрировать в своих руках абсолютную власть. Не желая поступиться хотя бы малой ее капелькой, опираясь на традиции подполья, партийное руководство безапелляционно потребовало от всех коммунистов быть информаторами, осведомителями, если хотите – доносчиками обо всем, что хоть в малейшей степени может угрожать ее монопольной власти. Уже в годы Гражданской войны было принято особое распоряжение ЦК РКП (б), обязывавшее всех коммунистов в вооруженных силах (а затем и на транспорте) быть осведомителями ВЧК и Особых отделов в армии 191. В 1923 г. ЦК РКП (б) принял предложение Ф. Э. Дзержинского о том, что если кто-либо из членов партии узнает о наличии какой-либо контрреволюционной группы или контрреволюционной организации, то он должен немедленно сообщить об этом Центральному Комитету и следственной власти 192. А в понятие «контрреволюционный» тогда относили всех, кто хоть в малейшей степени был не согласен с идеологией и практической деятельностью РКП (б), и тем более если он осмеливался выступить хотя бы с робкой критикой.

Попытка обоснования необходимости доносов в партии была предпринята и в таком важном партийном документе, как совершенно секретное тогда обращение членов и кандидатов Политбюро к членам ЦК и ЦКК от 19 октября 1923 г. («Ответ членов Политбюро ЦК РКП (б) на письмо Л.Д. Троцкого от 8 октября 1923 г.»). Подписали это обращение Бухарин, Зиновьев, Калинин, Каменев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский (Ленин и Рудзутак отсутствовали) 193. Эта позиция подавляющего большинства высшего партийного руководства была закреплена и развита в том же 1923 году специальным решением комиссии ЦК РКП (б), обязывавшим всех коммунистов информировать органы ОГПУ и соответствующие партийные комитеты о всех «непартийных разговорах» 194.

Среди коммунистов, особенно руководящих, это считалось само собою разумеющимся, идущим еще от Ленина. Выступая на XIV партсъезде, один из старейших членов партии С.И. Гусев вспоминал: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить» 195. По свидетельству Троцкого, к 1927 г. «…система доноса уже отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения» 196. Немедленное сообщение Центральному Комитету о любых «непартийных» документах даже Г.Е. Зиновьев назвал на XVII съезде ВКП(б) элементарнейшим долгом члена большевистской партии 197. Росту доносительства способствовали и массовые партийные чистки. В стране на все лады восхвалялся инфернальный, по существу, поступок несчастного мальчика, донесшего на родного отца. 28 июня 1936 г. опросом членов Политбюро ЦК ВКП(б) было принято постановление «О памятнике Павлику Морозову», в котором говорилось: «Установить памятник Павлику Морозову около Александровского сада при съезде на Красную площадь по Забелинскому проезду» 198.