Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

Молотов молчал.

– Значит, он не сомневался, что я все узнаю про разговоры Бухарчика. И конечно же понимал, что не следует просить за каменевских детей. Мы ведь с ним с Кавказа, нам все известно про кровную месть, которую должны исполнять подросшие дети. Просто товарищ Фудзи решил… решился показать, что имеет право на собственное мнение. Нет, дорогой Фудзи, мы идем к новым берегам, где не существует собственного мнения. Там есть лишь одно мнение. Объясни ему, Вячеслав.

– Есть только мнение партии, которое формулирует товарищ Сталин. Страна у нас стала единой. Кто против – зашибем!

– Нет, ты торопишь события, Вячеслав. Страна единой пока не стала – мешают! Но вскоре станет… Однако что же нам делать с товарищем Фудзи? – продолжал Коба. – Мы, Вячеслав, нынче с тобой волки – санитары леса. Мы должны вычистить страну. Беспощадно. Это нелегко. И в свете такой задачи как нам поступить с ним? Расстрелять его или не расстрелять? – Он заходил по комнате, задумчиво куря трубку. Повторил: – Расстрелять или не расстрелять?

Мое состояние описывать не стоит. Молотов явно не знал, куда Коба клонит. Он привычно загадочно молчал, поблескивая пенсне.

– Я так думаю, дадим ему возможность перевоспитаться, – засмеялся Коба. – Ты, Фудзи, продолжишь наблюдение за Бухарчиком. На этот раз, уверен, будешь повнимательнее писать отчеты. Заслужи, дорогой, право жить рядом с нами, с твоими товарищами…

Так он окончательно поставил меня на место, точнее, окончательно сделал меня стукачом.

7 ноября, в главный праздник страны, как обычно, должны были состояться демонстрация трудящихся с коллективными выкриками тысяч глоток «Слава великому Сталину!» и военный парад.

Коба прислал мне пропуск на трибуну на Красной площади.

Тогда, 7 ноября, на моих глазах он организовал увлекательную игру.

Мое место оказалось совсем рядом с Мавзолеем. Его места , конечно же, были рядом со мной – Бухарин пришел вместе с юной красоткой женой. Она смотрела на него влюбленными, хмельными от счастья глазами, как и положено чистой девушке, только что познавшей плотскую любовь. Я поздоровался. Но он не услышал. Он несчастно, неотрывно глядел на пустую трибуну Мавзолея, где так недавно красовался сам. Трибуна пока пустовала. Наконец все зааплодировали – на ней появился Коба с соратниками. Точнее, с теми, кого он оставил. Пока. Недавние обитатели трибуны – Рудзутак и прочие – сидели в камерах либо уже лежали в могилах.

И в этот момент я увидел: к нам подходил офицер в форме НКВД. Неужели? Арестует? Кого? Меня? Его? Обоих? Здесь? На глазах у всех? Такого никогда не бывало! Всегда ночью! Но «этот повар умел готовить острые блюда». Может, придумал так опозорить? Как стучало сердце… Бухарин, конечно же, тоже увидел. Побледнел. Думаю, побледнел и я.

Офицер прошел мимо меня (счастье, счастье!). Подошел вплотную к Бухарину, остановился. Отдал честь и после паузы сказал:

– Товарищ Сталин приказал мне передать, что ваше место не здесь. – (Бухарин стал белее белого.) – Ваше место – на трибуне Мавзолея, – торжественно закончил офицер.

Боже, что стало с Бухарчиком! Забыв проститься с любимой женой, вообще забыв о жене, он заспешил, почти побежал за офицером. До сих пор помню счастливейшее лицо этой красавицы! Ее любимый вновь вознесен на Мавзолей! Стоит в ареопаге вождей! Оба решили, что это окончательное прощение. Как плохо они знали моего друга!

Это была все та же пытка, утонченная пытка надеждой… Барс продолжал играть с обреченной жертвой.

Через пару дней Коба вызвал меня в Кремль.

– Думаю, испугались оба? Интересно, кто больше наделал в штаны? – Он прыснул в усы. – Ладно. Я хочу, чтобы ты выполнил поручение, важное лично для меня. Поприсутствовал на очных ставках Бухарчика с дружками и объективно всё мне доложил. Все-таки он мой очень близкий товарищ, – закончил Коба ласково.

Я думал, действо состоится у нас на Лубянке. Но режиссер Коба придумал интересней. Все проходило в дружески-доверительной обстановке – в здании ЦК партии, в кабинете члена Политбюро Кагановича…

Войдя в кабинет, я с изумлением увидел, как сидевшие за столом Бухарин с Кагановичем мирно попивали чай. Я успел понять, что Бухарин рассказывал о Париже. При моем появлении разговор прервался. Каганович, эта усатая плечистая махина, – конечно, он был предупрежден Кобой, – небрежно кивнул мне. Бухарин посмотрел на меня с изумлением. Но ничего не сказал.

Я молча сел на стул подальше от стола, у самого входа.

Только успел сесть, вошел офицер-чекист и доложил Кагановичу:

– Привезли!

Ввели Пятакова – друга Ильича, любовно названного им «человеком выдающейся воли и выдающихся способностей». Само собой, он участвовал в оппозиции Кобе. Правда, не активно, просто по старой дружбе с вождями Октября. Однако понял ситуацию вовремя и заклеймил прежних друзей Зиновьева и Каменева. В последнее время Пятаков руководил промышленностью вместе с Орджоникидзе, тот взял его в заместители. Но слишком крепко он был связан с погибшими и погибающими вождями, следовательно – обречен на арест…

Выглядел Пятаков ужасно – худой, лицо землистое. И рассеченная губа. Он странно говорил, у него, видно, не было зубов. Похоже, с ним крепко поработали, перестарались.

– Вы хотите нам что-то сказать? – спросил Каганович.

– Я хочу показать, – глядя в пол, произнес Пятаков. И монотонно, не поднимая глаз, начал шепелявить: – О связях Бухарина с нашим центром впервые я узнал от Сокольникова…

– Да что ты мелешь! – закричал Бухарин.

Пятаков остановился, но Каганович бросил небрежно:

– Да ладно, пусть говорит, – и подмигнул Бухарину – дескать, это неважно, мы-то знаем: лжет.

Бухарин успокоился.

Пятаков, все так же равнодушно и не поднимая головы, повторил то, о чем свидетельствовали на следствии Зиновьев и Каменев: оказывается, рядом с зиновьевским террористическим центром существовал «параллельный троцкистский центр», в который входили он, Бухарин, Сокольников и Радек. Центр по указанию Троцкого давал установки на вредительство, диверсии, террор. Замышляли, конечно, убийство товарища Сталина и верных его соратников….

Здесь Бухарин опять не выдержал, закричал:

– Ты что, рассудка лишился? Ты отвечаешь за свои слова?!

Пятаков впервые поднял голову и с какой-то жалостью посмотрел на него.

– Отвечаю. Но придется ответить и тебе, – печально сказал он. После чего спросил Кагановича: – Я могу идти?

Тот позвонил. Вошел тот же офицер, но уже с конвойным. Пятакова увели.

– Они что, с ума все посходили? – Бухарин чуть не плакал.

– Врет блядская рожа! – все так же весело отозвался Каганович и позвонил в колокольчик.