Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

– Не забудьте сотрудников охраны с обеих сторон, – сказал я.

– И все-таки это странно, – сказал Коба. – Как и наша секретная карта, оказавшаяся на столе у Гитлера. Так что не обессудь, если за тобой присматривают. – И добавил грубо: —Так кто же, по-твоему, мог бы убрать господинчика?

– Кто мог бы, тех на тот свет отправили.

– Сердится. Ну ведь не всех? К примеру, ты остался. Хочешь возглавить операцию?

– Не смогу. Мой испанский плох. – (Троцкий теперь жил в фешенебельном пригороде Мехико.) – Лучше использовать проверенных товарищей, отлично говорящих по-испански… Это прежде всего товарищ Эйтингон, за которым тоже почему-то слежка… Такая же непрофессиональная, как за мной. Он легко ее засек, как и я…

Берия смотрел на меня с ненавистью…

– Эйтингон – это высший класс, он рожден для этой операции.

(Эйтингон был одним из руководителей советской разведки уже в двадцатые годы. Вместе со мной создавал агентурную сеть за границей. В Испании отвечал за ведение партизанских операций в тылу франкистов и за внедрение агентуры в верхушку фашистского движения. Сумел завербовать одного из главарей фалангистов. Был воистину резидент-хамелеон высочайшего класса. Всегда умудрялся выглядеть как обычный гражданин той страны, где работал. После крушения испанской Революции перебрался в Париж. В Испании он был этакий незаметный пожилой испанец, в Париже – этакий средней руки француз. Типичный месье – без галстука, в мятом пиджаке и шерстяном кепи, которое носил даже в жару.)

– Ну с Эйтингоном мы без тебя разберемся…

Коба посмотрел в бумажку и спросил, знаю ли я испанскую анархистку товарища Меркадор.

Я понял, что все решено и уже обсуждалось до меня.

Я много слышал о Каридад Меркадор. Она была, что называется, «роскошной женщиной». Как положено испанской левачке-революционерке – из самой знатной семьи. В ее роду были вице-губернатор Кубы, послы, министры. Сама же она – прирожденная террористка. В молодости была замужем за каким-то магнатом. Но спокойная жизнь оказалась невмоготу. Ей нравились убогие подпольные квартиры, случайные связи, и главное – нравилось убивать. Она являлась фанатичной левачкой. У нее было несколько сыновей. Один, обвязавшись гранатами, бросился под франкистский танк… Другой, такой же фанатик и красавчик, был под каблуком матери. Я не сомневался: во имя дела она с восторгом отправит сына на верную гибель.

Но я не сказал Кобе, что выбор отличный. Ответил:

– Не знаю.

Я не хотел убивать Троцкого.

Коба молча смотрел на меня. Наконец произнес:

– Жаль. Здесь нужен настоящий боевик. Дом охраняется. Надо ворваться и убить. Убивать – это то, что ты умеешь лучше других. Но почему-то не хочешь! – Не дав мне ответить, он обратился к Берии: – Задача ясна? Ворваться и убить. Кто-то, вероятно, должен будет погибнуть. Объясни участникам: страна и партия никогда не забудут героя и хорошо позаботятся обо всех членах его семьи. Причем просто убить этого господинчика недостаточно. Убить мерзавца надо по-особому, – он походил по кабинету, – уничтожить его подлую голову, которая принесла так много несчастий рабочему классу и которой мерзавец так гордится!..

Больше со мной или в моем присутствии Коба не говорил о Троцком. И отношения ко всему, что потом произойдет, я не имел.

«Стариком» (так мы звали Троцкого в агентурных сводках) занялись молодой Судоплатов вместе с Эйтингоном. Кажется, тогда им выделили кабинет рядом со мной на седьмом этаже Лубянки.

Вскоре я узнал о первом неудавшемся покушении. Художник-коммунист Сикейрос, участник испанской революционной армии, вместе со своей группой ворвался на виллу Троцкого. «Лихой полковник», как прозвали Сикейроса в Испании, оказался бездарным боевиком. Преодолев окружавший дом бетонный забор со смотровой вышкой и охранниками, они проникли в дом. Троцкий с женой заперлись в спальне. Горе-боевики не сумели взломать дверь! Стреляли тоже бездарно. Изрешетили дверь и потолок автоматными очередями. Троцкий с женой прятались под кроватью и остались живы.

В удалой, но глупейшей атаке я узнал почерк Кобы далеких времен нападения на фургон с деньгами. Коба урок понял и больше не вмешивался в дело. Теперь над заданием работал профессионал Эйтингон.

В нем я не сомневался – убьет.

У меня появилось стыдное желание – предупредить Троцкого. Но… не посмел. Далее всем известно. Не прошло и трех месяцев, как операция была закончена.

Эйтингон оставил в покое бетонный забор с вышкой и охраной. Он предпочел преодолеть его иным, довольно банальным способом. Сначала сын Каридад красавец Рамон Меркадор обольстил секретаршу Троцкого, дурнушку Сильвию (кажется, так ее звали). И уже как друг Сильвии и фанатичный троцкист появился на вилле…

Знаменитый финал: Рамон принес Троцкому свою статью. Каридад и Эйтингон ждали его в автомобиле. Пока Троцкий читал статью, Рамон вынул из-под плаща ледоруб и раскроил ему голову. Видимо, по замыслу Эйтингона, он должен был убить первым же ударом ледоруба и преспокойно уйти. Но Троцкий остался жив. Он завопил от боли. И непрофессионал Рамон не выдержал этого ужасного, нечеловеческого крика. Не нанес второго удара. Вбежали жена и охранник. Рамона схватили. Троцкого чуть было не спасли. Он умер только на следующий день…

Но в дальнейшем Рамон не подвел – не выдал ни своего имени, ни заказчиков. Твердил о личной ненависти к Троцкому – о каком-то возмездии. Его осудили на двадцать лет, но только спустя многие годы и совершенно случайно сумели узнать его подлинное имя.

Я увидел Кобу на следующий день после сообщения о смерти Троцкого. Он просматривал западную прессу. Точнее – фотографии. На снимке в «Таймс» – перевязанная голова отца нашей Революции с закрытыми глазами.

Я вспомнил съезд партии в 1905 году. Восторг зала, приветствовавшего Троцкого на трибуне, и злость никому не известного грузина в зале…

Коба долго молчал, рассматривая газеты.

– Знаешь, Фудзи, будь он честен – он одобрил бы свою смерть. Ведь он мешал великому делу, о котором замечательно писал в своих книгах, – всемирному господству пролетариата. Нет, если бы товарищ Троцкий был честен, он сам себе раскроил бы череп. Но не захотел. Пришлось нам помогать Революции…

Он посмотрел на меня. Какое торжество было в его глазах! Теперь все вожди Революции лежали в могилах. Большинство – в безымянной могиле номер один. Крематорий в Донском монастыре уже принял тела Каменева, Зиновьева, Бухарина, Антонова-Овсеенко и прочих, кто так радовался в незабвенную ночь 1917 года в Смольном институте…

Остался один. Он сидел за столом, окруженный шкафами с книгами убиенных вождей. И о чем-то думал, попыхивая трубкой. От его зеленого френча, как всегда, пахло потом, но, повторюсь, никто никогда не смел ему сказать об этом.