Геннадий Тоболяк - Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят!

– Вот и теперь он передал письмо от твоего младшего брата из Ташкента. Он пишет, что у него все идет хорошо, жив, здоров. А это большое дело, если учесть, что в Кандагаре каждые сутки гибнет до пятисот человек. Стоит тебе что-нибудь предпринять против Генади – и твоему брату придет конец. Люди Генади живо найдут тебя и убьют. Помни об этом, сын. Мы должны беречь полковника Генади, а не убивать.

– А если, отец, Генади убьет кто-нибудь из наших, что тогда?

– Это другое дело, но только не мы. Ненависть к русским не знает границ. Говорят, в штабе бригады солдаты поймали басмача, привязали его за ноги к ослам и разорвали на части.

– Я слышал об этом! – сказал сын. – Солдаты мстят за ритуальные убийства своих товарищей: отрезание голов, ушей, носов, выколотые глаза. Этот ритуал, связанный с разрыванием на части, солдаты называют «крещением».

– Знаешь что, сын, – сказал отец, перейдя на шепот, – не трогай Генади, пусть все идет, как шло. Я не хочу потрясений, не хочу потерять тебя и твоего младшего брата. Русские дают нам работу. Они пропускают наши караваны и не грабят их, а это стоит того, чтобы с ними жить в мире.

– Ты прав, отец! – согласился старший сын, и разговор был окончен. Я возвращался со встречи с «Домовым» поздно вечером в машине, которая привлекала внимание встречных людей, особенно крестьян, работавших в поле. При виде меня они кланялись до самой земли, лишь детвора, которая играла в прятки, ни на кого не обращала внимания, зато их матери, потерявшие в ходе гражданской войны мужей, бросали лукавые взгляды, на их лицах – печаль, покорность, а черные глаза горели пламенем. У вдов – не глаза, а западни, в которые попадешь – не выберешься. Лица молодых женщин, и не очень молодых, менялись от настроения и от усталости в работе, были по-девичьи улыбчивые, радостные или жестокие, как лица римских легионеров, идущих на верную смерть.

У перекрестка дороги было много людей, здесь торговали крадеными вещами, продавали недорого, стараясь поскорее продать и избавиться от компромата.

– Командир, – сказал переводчик Ахмет, обращаясь ко мне, – посмотри вон туда, – и Ахмет показал пальцем, – там старик продает внучку лет 13–14 за небольшую плату. – На дощечке, прикрепленной к шее девочки, написано, как ее звать, возраст, из какой семьи, что умеет делать. Цена договорная. В Кандагаре теперь все продается и покупается, стало делом обычным, даже головы солдат.

При подходе к даче дорогу перегородила отара овец. Пастух, мальчик лет десяти, отчаянно ругался по-русски и громко хлопал кнутом. От ударов кнута в воздух поднялись голуби, их было так много, что они закрыли все небо, сделали круг над нами, стали подниматься все выше и выше и наконец исчезли из глаз.

– А как хочется босиком походить по траве! – сказал я…

– Нельзя, – перебил меня Хаким, – сразу поймут, что русский, и убьют. В Афганистане не принято ходить босиком состоятельным людям, можно лишь бедным и нищим.

Наконец мы оказались в «Мусомяки». Там оживление, радостные улыбки и счастливые лица. Сегодня мы уцелели, никто не ранен, а что будет завтра? Никто об этом не хотел говорить.

Прапорщик Микаладзе сидел у стола и рассказывал случай, свидетелем которого он стал.

– Как раз в канун Нового года, – говорил Микаладзе, – в вагон вошла пожилая женщина с большой коробкой в руках с надписью «торт», перевязанной красной лентой. Следом за ней в вагон метро вбежали двое молодых людей, лет по 17–18, тоже с коробкой торта, но значительно меньше, чем у пожилой женщины.

Молодые люди были выпивши, громко разговаривали, вдруг их взгляд упал на коробку старухи, они переглянулись, что-то сказали друг другу, и когда двери электрички открылись на станции метро, они вырвали у нее коробку, а ей взамен бросили свою, маленькую, и выскочили из электрички. Старуха только успела крикнуть: «Оставьте мою коробку, она вам не пригодится!»

Пассажиры вагона, в котором ехала старуха, были возмущены поведением молодых людей, сочувствовали ей, однако кража коробки женщину не очень беспокоила. Она стала объяснять, что везла в коробке кота, только что умершего, чтобы похоронить за городом. Больше старухе ничего не пришлось говорить, в вагоне метро стоял хохот, как и в «Мусомяки» после рассказа Микаладзе. Разведчики смеялись, вели себя по-домашнему, раскованно, хотя всем приходилось несладко, но поскольку молодой задор пузырился, как шампанское в налитых бокалах, они не думали о смерти, ранениях, увечьях, но и не уподоблялись чеховскому герою Беликову из «Человека в футляре», который боялся всего, как бы чего не вышло, ходил с поднятым воротником, в темных очках, с зонтиком и в галошах.

Даже в такие минуты общего веселья приходилось учить подчиненных чувствовать затылком смертельную угрозу уничтожения.

– Иной раз могло показаться, – учил я, – что за нашей автомашиной слежки нет, можно выходить на встречу с ценным агентом, однако пятое чувство подсказывало: не спеши, проверься еще раз-другой, чтобы не вывести слежку на агента, в этом случае ему грозила верная смерть. И действительно, выяснялось, что за нами «хвост», не на двух автомашинах, а на трех, чего не сразу удалось обнаружить. И если не удавалось оторваться от «хвоста», приходилось возвращаться, как говорится, «несолоно хлебавши», в «Мусомяки».

Возвращаясь, дорогу нашей машине перегородили пять человек. Они потребовали остановиться.

– Притормози, Саша, – сказал я водителю. Машина продолжала медленно двигаться в сторону высокого бородатого мужчины в сером халате.

– Кто это? – спросил я переводчика Ахмета.

– Впервые вижу!

Ко мне вплотную подошел бородатый мужчина в сером халате.

– Хозяин! Будь любезен, подвези кого-то из нас до аэропорта.

– Никак нельзя! – уверенно и спокойно ответил переводчик Ахмет. – Наш отец родной всю ночь разговаривал с Аллахом в Кандагарской мечети и просил его не беспокоить. До свиданья!

Бородатый мужчина, должно быть, старший среди пятерых, внимательно осмотрел меня с ног до головы: дорогой халат, красивая чалма, многочисленные кольца на пальцах – все говорило о состоятельности старца.

К бородатому подошли остальные четверо, о чем-то посовещались, отошли в сторону. Автомобиль медленно двигался по «Дороге жизни», удаляясь все дальше и дальше от подозрительных типов. Кто они? Скорее всего басмачи. Мы их, по-видимому, больше не интересовали, и вздох облегчения раздался в машине: пронесло!

– Командир, – тихо оказал Ахмет, – какой ты молодец! – говорю и восхищаюсь твоей выдержкой, умением молчать. Вот что значит ничего не сказать и поразить наповал, имея такой представительный и строгий вид.

– Коня надо бояться сзади, козла – спереди, а лихого человека – со всех сторон! – отреагировал я.