Светлана Кайдаш - Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

Все, кто пишут о семейной драме Якушкиных, единодушны в том, что чувство Анастасии Васильевны было неадекватно чувству мужа. Правнук декабриста Н. В. Якушкин писал: «И все же любовь Ивана Дмитриевича к жене не только выражалась в иных, более сдержанных тонах, чем чувства Анастасии Васильевны, но она носила, несомненно, и более спокойный характер» [184] «Новый мир», 1964, 12, с. 155. .

До сих пор мы не располагали письмами Якушкина о том, как он воспринял известие о смерти Насти. Несомненно, что они проливают новый свет на эту трагическую историю. В письме к Елизавете Петровне Нарышкиной Шереметева подробно описала, как после «погребения Насти в один день писала к Ивану Дми[триевичу] все подробно, что все кончилось», а потом написала другу декабристов священнику Степану Яковлевичу Знаменскому и просила «ево приготовить Ива[на] Дми[триевича]». Вот что написал Знаменский Шереметевой в ответ на ее письмо: «Он (Якушкин) был болен, прочитавши письмо. Встал с постели, пошел в церковь, служил панихиду и при всем этом с величайшей покорностию повинуется воле Божьей». Далее Надежда Николаевна пишет: «Он, слыша от Степана Яковлевича, не верил или не хотел ему верить, что все уже свершилось. Сообщу вам несколько из ево писем. Знаю, что вы его любите и, принимая участие, помолитесь, чтобы Господь его не оставил на чужбине. Вот ево ответ на то, что слышал от Степана Яко[влевича]». Перед нами неизвестное письмо Якушкина к Шереметевой: «Мой добрый, мой верный, мой неоцененный друг Матушка. Никакие слова не могут объяснить вам теперешнего моего положения. Даже и для самого меня оно не совсем понятно. Прочитав письмо ваше к Степану Яко[влевичу], я не был поражен его содержанием. До сих пор я не могу вполне поверить, чтобы нещастие наше свершилось. Во все эти 20 лет не покидала меня надежда, что я когда-нибудь увижусь с женой. Бог видит, и я желаю уметь благодарить его, что во все эти 20 лет ни на минуту не переставала быть для меня все та же Настенька, которую я искренно любил за доброе ея сердце и уважал столь же искренно за нелицемерное ея великодушие. Ничто на свете не могло изменить моих чувств к ней, пока оставались неприкосновенны для меня та же Настенька, которую Провидение и вы мне вручили. Здесь или там она в этом убедится. Если в самом деле нещастие наше свершилось, то ради Бога о мне не беспокойтесь. Правда, вчера, обнявши добраго Степана Яко[влевича], я не мог удержаться от слез. Надеюсь, что они были последними перед людьми, а слеза перед Богом всегда и во всяком случае освежает душу. Теперь все мои помышления о вас, мой бедный друг, Матушка, и о бедных сыновьях моих. После тяжкой вашей болезни опасаюсь, чтобы тяжкое горе и за себя и в особенности за нас не сокрушило ваши силы. Больно мне подумать о сыновьях, если они потеряли мать, тяжко им бедным, обнимите и благословите их за меня. Все, что оказалось на этом листке, уже не повторится. Высказывать свои заветные чувства перед посторонними — это как будто помрачать свою святыню, если, кроме Степана Як[овлевича], никто не знает о новом нещастии, нездоровье мое на сей раз кстати. Крепко за меня обнимите брата Алексея Ва[сильевича], всем мое дружеское приветствие. Знаю наверно, что не один волос не упадет без воли Отца Небесного» [185] РОЛБ, ф. 133, л.1-4 об. Письмо Н. П. Шереметевой Е. П. Нарышкиной. .

В память жены Якушкин открыл первую в Сибири школу для девочек.

Надежда Николаевна оставалась до конца жизни помощницей и другом декабристов и их близких. Ее поддержку получали все, кто в ней нуждался.

Когда в Сибирь отправилась Анна Васильевна Розен, дочь первого директора Царскосельского лицея В. Ф. Малиновского, сестра лицейского приятеля Пушкина, последние дни перед отъездом она провела в доме Шереметевой. Сын Розенов родился за месяц до объявления приговора декабристам, и Розен умолял жену, чтобы она повременила с отъездом к нему, пока мальчик не подрастет. И вот в июне 4830 года из ворот дома Надежды Николаевны выехали две кибитки: одна увозила в Сибирь Анну Васильевну, другая — четырехлетнего мальчика в Петербург, где его взяла на воспитание ее младшая сестра.

Еще через год в дальний путь собралась невеста декабриста Ивашева — гувернантка-француженка Камилла Ледантю. И к ней устремляется душа Надежды Николаевны. 6 мая 1831 года из Покровского Шереметева пишет ей: «Чувствительно благодарю вас. милая Камилла Петровна, за приятнейшее письмо ваше. Понимаю, что ощущает теперь ваше сердце, минута отъезда приближается; и Вы, между радостию, вас ожидающей, и настоящею печалью, разлучаясь с достойнейшей матерью, которая умеет высоко чувствовать и нежно Вас любить, всем пожертвовали для Вашево успокоения. Остается только пожелать, чтобы Господь укрепил Ваши силы, дабы могли свершить сей дальний путь благополучно... Я в душе моей уверена... что нет на земле таково тяжково положения, в котором бы человек среди самой жестокой скорби не мог бы внутренне обрести минут отрадных для облегчения души страждущей... Вы, готовясь разделять тяжкий жребий Вашево друга и облегчая ево положение — сто такая чистая радость для сердца, умеющево любить и понимать боль ближнево, что невозможно довольно возблагодарить Бога за ето истинно неземное, а небесное утешение, которое он по благости своей посылает, доставляя нам средства успокоить милаво человека... Пора кончить, Вам не до писем, и то заговорилась более, нежели бумага... Прошу Вас сказать от меня Ивану Дмитриевичу, что до последней минуты жизни пребуду к нему с одинаковым дружеством, любя и уважая ево всей душою, и принадлежу ему и семейству ево до гроба и в самой горести была бы щастлива, если бы могла ево и семейство ево чем успокоить» [186] РОЛБ, ф. 112, шиф. 5788, ед. хр. 22. .

Когда читаешь такое письмо — а их писала Надежда Николаевна во множестве — то невольно приходит па ум, что отказ царя разрешить дочери Шереметевой следовать за своим мужем мог быть вызван не только недоброжелательством к Якушкину, что отмечали все современники, но и намерением как-то наказать Надежду Николаевну, вдохновлявшую лучшую часть русского общества на сочувствие и помощь декабристам.

Дом Шереметевой — это центр связи с Сибирью, все новости, письма, деньги, посылки идут так или иначе и через нее. Е. Ф. Муравьева, не получив очередного сообщения от сыновей, немедленно отправляет к Шереметевой письмо с нарочным из Петербурга в Москву или передает с кем-то из близких людей — это очевидно, когда возьмешь конверт в руки: на нем нет почтового штемпеля. Декабрист Павел Граббе, сосланный на Кавказ, проездом через Москву принят и обласкан в ее доме. Он пишет ей с любовью: «А Ваш Московский дом, где быстро промелькнувшие минуты навсегда остались в душе моей, как прекрасный сон, на моем снежном пути с Кавказа в Петербург!.. А Ваша (простите, что коснусь больного места) горестная почти — вдова, которой по неисповедимому приговору неба досталась в удел такая горькая участь! Каково теперь ее здоровье? А дальний друг! А близкие общие знакомые!» (Киев, 10 января 1844 г.) [187] РОЛБ, ф. 340, 6995, к. 34, ед. хр. 4, л. 24.