Борис Тененбаум - Великий Наполеон

«… Навязать русским сражение и продиктовать мир… таков единственный безопасный выход, оставшийся у нас. Мои маршалы придерживаются разных мнений. Мюрат, вначале обвинявший русских в малодушии, теперь дрожит от мысли далеко проникнуть в глубь страны. Другие возражали, что у нас не будет покоя, пока мы не выиграем хоть одного решительного сражения. Я также был такого мнения. Но как нам добиться такого сражения? Разумеется, не оставаясь в Смоленске без провизии и других запасов. У нас нет третьего выбора – мы должны наступать на Москву или отступить к Неману… Опыт десяти кампаний научил меня, что удар, нанесенный в самое сердце русской империи, немедленно уничтожит сопротивление изолированных корпусов…»

Странно, что он не вспомнил об Испании, где вот уже четыре года никакие «… удары в сердце …» этого сопротивления «… изолированных корпусов …» не прекратили…

В общем, решение было принято. Великая Армия двинулась вперед, на Москву.

В русской армии тем временем происходили свои перемены. Новый командующий обратился к войскам со словами ободрения, громко говорил (на публике): « С такими молодцами, да как же и отступать?», и вообще всячески демонстрировал уверенность в победе.

С другой стороны, М.И. Кутузов, «сменив» Барклая де Толли на посту главнокомандующего, оставил его в прежней должности командира 1-й армии. Кутузов был человек тонкий и отделял дела политической пропаганды от чисто практических вопросов. Стратегию своего предшественника он полагал правильной.

Но знал, что сражение дать придется – отступать без боя и дальше было невозможно политически. Русская армия продолжала пятиться по направлению к Москве – ожидалось получение пополнения под командой Милорадовича. Великая Армия двигалась вслед за русскими, надеясь, что в конце концов те остановятся и примут бой.

3 сентября у села Бородино, в 125 километрах от Москвы, они действительно остановились.

Боевые столкновения у Шевардинского редута начались уже 5 сентября, а 7-го состоялось генеральное сражение, которого так долго жаждал Наполеон. На другой день после битвы Барклай де Толли сказал Ермолову следующее:

«… Вчера я искал смерти и не нашел ее …»

Е.В. Тарле, приводя вышесказанное, прибавляет к этому и слова Ермолова:

«… Имевши много случаев узнать твердый характер его и чрезвычайное терпение, я с удивлением видел слезы на глазах его, которые он скрыть старался. Сильны должны быть огорчения …»

Странно тут то, что Ермолов удивляется – он приложил немало стараний для того, чтобы Барклай был смещен. A Барклай де Толли писал царю в свое время:

«…Если бы я руководим был слепым, безумным честолюбием, то, может быть, ваше императорское величество изволили бы получать донесения о сражениях, и, невзирая на то, неприятель находился бы под стенами Москвы, не встретя достаточных сил, которые были бы в состоянии ему сопротивляться …»

Видно, и его великое терпение надломилось…

Сражение под Бородино было страшным, стоило обеим сторонам моря крови и окончилось, в общем, вничью. Русские были готовы сражаться и дальше и отступили в порядке. Великая Армия не преследовала их, в надежде окружить и добить, а просто следовала в том же направлении, как бы по инерции наступления.

Ход сражения бессмысленно разбирать, и сводки потерь бессмысленно приводить – во-первых, они сильно разнятся, во-вторых, никакого практического значения не имеют.

С точки зрения военного искусства, со стороны русских это было оборонительное сражение, в котором они устояли. С точки зрения французов, это было наступательное сражение, в котором они решающей победы не добились. Но даже если бы и добились, это тоже ничего не изменило бы.

Кутузов, по заключению специалистов, заученному еще в школе, «… сдал Москву, но сохранил армию …». Наполеон так и не ввел в сражение свою гвардию. Жомини своим методом «внутренних диалогов Наполеона» объясняет это решение так:

«… Победа, как бы она ни была несовершенна, должна была отворить мне врата Москвы. Как только мы овладели позициею левого фланга, я был уже уверен, что неприятель отступит в продолжение ночи. Для чего же было добровольно подвергаться опасным последствиям новой Полтавы? ..»

Наполеон думал, что взятием Москвы он закончит войну. По-видимому, так сильно он не ошибался ни разу за всю его жизнь. Москва оказалась покинутой. Из нее ушло практически все ее население, в то время составлявшее около 300 тысяч человек. В совершенно поразительном единодушии все жители второй столицы России оставили свои дома и ушли – и бедные, и богатые, и неграмотные, и те, кто говорил по-французски не хуже, а иной раз и получше, чем офицеры Великой Армии.

Наполеон видел тяжелые битвы – и у Эйлау, и у Эсслинга ему приходилось сражаться с упорством и ожесточением, не меньшим, чем при Бородино.

Но ухода сотен тысяч людей из огромного города, оставленного на произвол судьбы, он не видел никогда. Это было делом беспримерным само по себе, но еще и потому, что никто ничего подобного не приказывал. Это случилось само.

У Льва Николаевича Толстого было много фобий, и одной из них была его упорная неприязнь к лекарям. Даже не забираясь особенно далеко в «Смерть Ивана Ильича», можно припомнить ту же «Войну и мир»: доктор, настаивающий на осмотре больной Наташи Ростовой, представлен только что не растлителем, покушающимся на ее девичью скромность. И, понятное дело, припоминается рассуждение Толстого о том, что слуга-немец будет исправно служить и будет всем хорош, но в беде и болезни лучше старая няня, хоть и бестолковая, но родная – ну, и так далее, по тексту.

Надо сказать, что Лев Николаевич несет иногда поразительную чушь. Он набрасывается то на земства, то на железные дороги, то на патриотический подъем общества, связанный с войной за освобождение Болгарии, то на докторов, то на Шекспира, то на древних греков, которые, оказывается, были всего лишь «… маленький рабовладельческий народ …» – в общем, список длинен. Страшно вымолвить, но сказать все-таки надо. Фраза Д. Быкова, приведенная ниже, кажется мне справедливой:

«… Великий знаток человеческой и конской психологии делался титанически глуп, стоило ему заговорить о политике, судах, земельной реформе, церкви или непротивлении злу насилием …»

Не берусь судить о непротивлении злу насилием, но готов прибавить к списку Д. Быкова пару сугубо технических примеров. Скажем, когда Толстой, бывший артиллерийский как-никак офицер, в «Анне Карениной» пресерьезно бранит российское правительство за несвоевременную постройку железных дорог. На фоне Крымской войны, в которой он участвовал и которая была проиграна из-за нехватки транспортных линий между центром страны и югом, это все-таки поражает. Ну не интересуется человек предметом, ну не знает он его совершенно, но вот поучать и проповедовать «… всю правду …» не поколеблется ни на секунду.