Варлен Стронгин - Александр Керенский. Демократ во главе России

Учеба Саши в университете после гимназии не вызывала в семье никаких сомнений. Спорили лишь о том, в каком из двух университетов – Казанском или столичном. Саша, как и отец, решил заняться историей и филологией, добавив еще учебу на юридическом факультете. Отец расхваливал свою альма-матер, славный город Казань, но Сашу магнетически притягивал Санкт-Петербург, откуда шли новые веяния – хотя и разного толка, но интересно было в них разобраться самому. Там уже училась на Высших женских курсах сестра Елена, собиралась поступать вторая сестра – Анна.

Ранней осенью 1899 года Саша Керенский со своими сестрами совершил путешествие из Азии в Европу, но не в родной Симбирск, а в Санкт-Петербург. Опять через Самарканд, через Каспий, но уже без длительных остановок. Положение местного населения виделось ему уже не таким благополучным и спокойным, как при переезде сюда; даже осенний, сказочно богатый самаркандский базар не мог скрыть бедность и забитость азиатов, а мучительное преодоление пустыни не заглушило, не затмило мысли об этом. Но величавый и мудрый, одетый в священный камень Санкт-Петербург своей неповторимостью и красотой сразу и полностью поглотил внимание Александра Керенского. Ему, юноше с периферии, не хотелось выглядеть в чем-то отстающим от столичных студентов. И он поразился, что в спорах и дискуссиях он по суждениям и мыслям не уступает им.

Его сразу зачислили на два факультета: историко-филологический и юридический, который он и выбрал, когда запретили совмещение учебы. Тяга интеллигентной молодежи к освоению юридической науки была в то время едва ли не повальной, о чем справедливо рассуждает историк: «Русская адвокатура, в представлении поколения, это была та горсть настоящей интеллигенции, которая в самые глухие и безобразные времена одна возвышала свой одинокий, смелый, тоскою и негодованием звеневший голос над бесправной, молчащей, задыхавшейся от злобы и повиновения страной… По праву гордилась тогдашняя Россия своими адвокатами, своими защитниками, теми всеми, кто с умом, с изяществом и почти с донкихотской отвагой, первыми бросались вперед, и шли до конца и напролом, чтобы напомнить русской дебелой бабище, грузной и сырой Альфонсе о тонком образе бессмертной Дульцинее, о вольности, о попранном, но неотъемлемом праве жить и дышать».

Преподаватель университета, рассказывая студентам о Новгородском вече, с неподдельным пафосом восклицал:

– Не будь веча, ничего бы не было! Понимаете господа, ни-че-го!

В ответ раздался задиристый голос студента Керенского:

– Так ведь ничего и нет!

Преподаватель в ответ отреагировал сейчас же:

– Так вот именно, друзья мои, поймите раз и навсегда, что не будь того веча, то даже и того, чего нет, тоже не было бы!

Аудитория разразилась оглушительным смехом, благодарно глядя на остроумного преподавателя и смелого студента Керенского. Он становился смелее в разговорах, особенно после того, как заметил, что к его мнению прислушиваются даже студенты более старших курсов. В университете задерживался до позднего вечера, когда следящие за порядком дежурные преподаватели гасили в аудиториях свет. Еще успевал переброситься со спорщиками несколькими репликами во внутреннем дворе, и только тогда, усталый, но довольный жизнью, о которой мечтал, брел в находящееся неподалеку от института общежитие. И там, наскоро поужинав, спешил ввязаться в дискуссию, иногда длящуюся до полуночи. Свободная, безнадзорная жизнь окрылила его.

Он ждал наступления нового дня, новых знаний, знакомств, новых и интересных разговоров. Не пропускал гастрольные спектакли Художественного театра, литературные вечера, проводимые в университете и на Бестужевских курсах, где училась сестра Елена. Ему поручили организацию благотворительных встреч. Он гордился тем, что привозил в университет актрису Комиссаржевскую, тогда еще молодую, не очень известную. На курсах Елены тоже проводились благотворительные вечера. Там он с упоением слушал стихи, читаемые авторами-символистами Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским. Провожая поэтов, поцеловал руку, поданную ему Зинаидой Гиппиус, – сделал это впервые в жизни, но очень благородно и складно. Поэтесса была красива и грациозна. Он слушал ее стихи и порою замечал, что перестает вникать в их смысл, очарованный ее внешностью.

Будучи далеко не красавцем, но живым, интересным собеседником, он не страдал от невнимания девушек, чувствовал, что нравится им, в том числе весьма симпатичной, но грустноватой Оле Барановской. Он сам удивлялся, что часто оказывался рядом с нею, поджидал после занятий. Провожал ее до дома. И однажды натолкнулся на маму Оли, галантно представился ей, она в ответ сказала ему, что является дочерью видного китаеведа академика Василия Павловича Васильева и, уже пригласив Александра в дом, угощая чаем, призналась, что недавно потеряла отца, а с отцом Оли – полковником Генерального штаба Львом Сергеевичем Барановским – разведена. Александр почтительно внимал своеобразной исповеди мамы девушки, за которой ухаживал. Она нравилась ему, но не более. Тем не менее все чаще и чаще, устав от споров, он мысленно возвращался к образу миленькой, статной Оли Барановской… Но не считал, что влюбился в нее. Казалось, что на это у него нет и не будет времени. Он и его новые товарищи постоянно участвовали в жарких дискуссиях о текущих событиях в России, всех объединяло неприятие абсолютной монархии, они решительно осуждали официальную политическую линию, сочувствовали движению народников, скорее – соцреволюционеров, среди которых марксистов не было. Марксисты пропагандировали отказ от союза с буржуазными и мелкобуржуазными студенческими организациями и сосредоточивали усилия на победе промышленного пролетариата, полностью игнорируя роль крестьянства. Для Александра было очевидно, чем его органически отталкивал марксизм: присущим ему материализмом и подходом к социализму как к учению лишь одного класса – пролетариата, при котором классовая принадлежность полностью поглощала сущность человека. Но какого? Без личности, индивидуальной и неповторимой, без цели освобождения человека, как результата исторического процесса. Что же оставалось у марксистов от русской идеи?

Позднее в своих мемуарах Александр Федорович отметит, что «борьба между социалистическими группировками в университете в начале столетия отражала резкое противостояние общественного и экономического мышления в среде радикальной интеллигенции, что сыграло историческую роль в революции 1917 года». Даже в конце жизни Керенский не мог понять, какая сила толкнула его на первое и громкое политическое выступление. Ведь он не принадлежал ни к какой партии. Может, этот юноша из Симбирска был инопланетянином, хотя понятия о пришельцах из космоса тогда не существовало. Впрочем, как и его земляк Владимир Ульянов. Если так, то были они с разных планет, с разными понятиями о предназначении человека, и одного из них обуревало желание освободить человечество от ложных и опасных понятий, а другого – обманом, несбыточными обещаниями заманить в дьявольскую ловушку, свалить в пропасть примитивного единомыслия и нищеты.