Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том II

29 июля Гудериан предупредил всех офицеров генерального штаба, что отныне они должны являть собой образец нациста, верного и преданного фюреру.

«Каждый офицер генерального штаба должен быть национал–социалистским офицером–руководителем не только… служа образцом отношения к политическим вопросам, но и активно участвуя в политическом воспитании молодых командиров в соответствии с учением фюрера.

При оценке качеств и отборе офицеров для службы в генштабе вышестоящие начальники должны исходить прежде всего из свойств их характера и духа, а затем уже умственных способностей. Негодяй может оказаться весьма способным, но в час испытания тем не менее потерпит поражение, потому что он негодяй.

Я надеюсь, что каждый офицер генерального штаба немедленно выскажется относительно того, принимает он или уже исповедует мои взгляды, и пусть объявит об этом во всеуслышание. Каждый, кто не способен поступить таким образом, должен подать заявление о переводе из генштаба» [265].

Насколько известно, такого заявления никто не подал.

С этого момента, как свидетельствует один немецкий историк, «история генерального штаба как автономной единицы, можно сказать, заканчивается». Эта элитарная группа военного руководства, основанная Шарнхорстом и Гнейзенау и ставшая благодаря Мольтке оплотом нации, группа, которая управляла Германией в первую мировую войну, господствовала в Веймарской республике и вынудила самого Гитлера ликвидировать службу СА и ее руководителя, когда она встала на пути этой группы, теперь, летом 1944 года, превратилась в жалкую кучку подобострастных запуганных людей. Отныне Гитлеру не угрожала оппозиция и даже критика. Некогда могущественная армия, как и любой другой институт третьего рейха, скатывалась вместе с ним все ниже и ниже. Ее руководители до такой степени оцепенели и утратили мужество, которое еще недавно проявила горстка заговорщиков, что не могли теперь выразить протест, не говоря о том, чтобы совершить поступок, остановить руку человека, который ― и это они хорошо понимали ― все быстрее вел их и весь немецкий народ к самой ужасной в истории Германии катастрофе.

Просто поразителен паралич сознания и воли этих людей, воспитанных в христианской вере, на почитании старых добродетелей, хвалившихся своим кодексом чести, людей, не раз глядевших на поле боя смерти в лицо. Но это, наверное, можно понять, если проследить ход немецкой истории, изложенный в предыдущей главе, согласно которому слепое повиновение временщикам превратилось у немцев в высшую добродетель, а раболепие всячески поощрялось. К этому времени генералы уже осознали зловещую сущность человека, перед которым они преклонялись. Гудериан позднее вспоминал, каким стал Гитлер после 20 июля:

«Что касается его твердости, она превратилась в жестокость, а склонность к блефу сменилась откровенной нечестностью. Он часто лгал без малейшего колебания, полагая, что и другие лгут ему. Гитлер никому больше не доверял, и с ним стало довольно трудно иметь дело. С каждым месяцем это все более превращалось в пытку. Он часто терял самообладание, становился все более несдержан в выражениях. В его непосредственном окружении не было никого, кто мог бы повлиять на него сдерживающим образом».

И тем не менее этот полубезумный, быстро слабеющий рассудком и телом человек теперь, как и в снежную зиму 1941 года под Москвой, сумел собрать остатки отступавших армий и вселить новую веру в павшую духом нацию. Невероятным напряжением воли, которой так недоставало армии, правительству, народу, он едва ли не в одиночестве смог продлить агонию рейха почти на год.

Мятеж 20 июля окончился неудачей не только из–за необъяснимой неспособности ряда самых способных людей в армии и среди гражданской части нации, но и из–за роковой бесхарактерности Фромма, Клюге, а также из–за неудач, подстерегавших заговорщиков за каждым углом. Он провалился из–за того, что почти все, кто управлял этой великой страной, генералы и просто граждане, немцы, носившие форму или нет, не были готовы к революции, а по существу, несмотря на страдания и горькую перспективу поражения, не хотели ее. Они все еще принимали и безусловно поддерживали национал–социализм, несмотря на деградацию, в которую он вверг Германию и Европу, а в Адольфе Гитлере по–прежнему видели спасителя своей страны.

«В то время, ― писал позднее Гудериан как о неоспоримом факте, большая часть немецкого народа по–прежнему верила в Адольфа Гитлера и была убеждена, что любой преступник, совершивший убийство Гитлера, устранил бы единственного человека, который все еще мог привести войну к благополучному концу».

Даже по окончании войны генерал Блюментрит, который не участвовал в заговоре, но поддержал бы его, если бы его начальник Клюге обладал более решительным характером, считал, что по меньшей мере «половина гражданского населения была потрясена тем, что немецкие генералы приняли участие в покушении на Гитлера в целях его свержения, и впоследствии относилась к ним с горечью и разочарованием. Те же чувства разделяла и армия».

Благодаря необъяснимому гипнотизму, по крайней мере с точки зрения немца, Гитлеру удалось сохранить у этого необыкновенного народа верность и веру в себя до конца. Как безмолвный скот, с трогательной верой и даже с энтузиазмом, который возвышал их над стадом, немцы храбро устремились за ним в пропасть, что грозило гибелью нации.

Война пришла на территорию самой Германии.

Едва оправившись от потрясения, вызванного взрывом бомбы 20 июля, Гитлер столкнулся с потерей Франции и Бельгии и обширных территорий, завоеванных на Востоке. Превосходящие силы вражеских войск теснили войска рейха со всех сторон.

К середине августа 1944 года после летних наступательных операций, развертывавшихся одна за другой, Красная Армия вышла к границам Восточной Пруссии, заперев 50 немецких дивизий в Прибалтике. Ее войска прорвались к Выборгу в Финляндии, уничтожили группу армий «Центр», что позволило в течение шести недель продвинуться на фронте шириной 400 миль к берегам Вислы у Варшавы. Одновременно на юге в результате нового наступления, начавшегося 20 августа, была повержена Румыния с ее нефтяными месторождениями в Плоешти ― единственным крупным источником нефти для немецких армий. 26 августа официально вышла из войны Болгария, и немцы стали поспешно покидать страну. В сентябре капитулировала Финляндия и выступила против тех немецких войск, которые отказывались покинуть ее территорию.

На Западе была быстро освобождена Франция. Вновь сформированную 3–ю армию возглавил генерал танковых войск Паттон, который по напористости и умению схватывать ситуацию напоминал американцам Роммеля периода африканской кампании. После захвата 30 июля Авранша Паттон покинул Бретань, так и не осуществив планов по ее захвату, и начал большую операцию по обходу немецких войск в Нормандии, двинувшись на юго–восток к Орлеану на Луаре, а затем на восток к Сене, южнее Парижа. К 23 августа его войска вышли к Сене юго–восточнее и северо–западнее столицы, и через два дня великий город, слава Франции, был освобожден после четырех лет немецкой оккупации. Когда французская 2–я танковая дивизия генерала Жака Леклерка и американская 4–я пехотная дивизия ворвались в Париж, они обнаружили, что власть в большей части города уже находится в руках отрядов французского Сопротивления. Они увидели также, что мосты через Сену, многие из которых являлись настоящими произведениями искусства, уцелели [266].