Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

«Нехватка средств стала нашей хронической болезнью. Их слишком мало, чтобы как следует провести кампанию. Многие представители буржуазных кругов напуганы нашим участием в стачке. Даже в партии нашлось немало товарищей, которые заколебались». 5 ноября, в канун выборов: «Последний приступ. Отчаянные попытки партии избежать поражения. В последний момент нам удалось наскрести 10 тысяч марок. В субботу днем они будут брошены на нужды кампании. Мы сделали все, что могли. Теперь пусть решает судьба».

6 ноября судьба и избиратели решили ряд вопросов, но не настолько основательно, чтобы определить будущее слабеющей республики. Нацисты потеряли два миллиона голосов и 34 места в рейхстаге, сохранив за собой 196 мест. За коммунистов проголосовало на три четверти миллиона больше, чем на предыдущих выборах, а за социал–демократов — на столько же меньше. В результате коммунисты получили 100 мест (было 89), а социалисты 121 (было 133). Немецкая национальная партия — единственная оставшаяся на стороне правительства — получила дополнительно около миллиона голосов (очевидно, за счет нацистов) и имела теперь 52 места (было 37). Хотя национал–социалисты и продолжали оставаться крупнейшей партией в стране, потеря двух миллионов голосов была весьма ощутимой. Впервые огромный прилив нацизма пошел на убыль, причем от точки, далеко не достигшей уровня требуемого большинства. Легенда о ее непобедимости рассеялась как дым. Позиции Гитлера ослабели после июля и уже не позволяли торговаться с кем–либо за власть.

Понимая это, Папен отбросил, как он выразился, «личную неприязнь» к Гитлеру и 13 ноября послал ему письмо, приглашая «обсудить обстановку». Но Гитлер выдвинул в своем ответе такие условия, что Папен оставил всякую надежду на взаимопонимание с ним. Непримиримость нацистского лидера не удивила ветреного, недалекого канцлера, но что его озадачило, так это новый курс его друга и наставника Шлейхера. Ибо этот скользкий махинатор решил, что Папен, подобно его предшественнику Брюнингу, больше ему не нужен. В его деятельном мозгу родились новые планы. Его добрый друг Папен должен уйти. Надо развязать президенту руки, чтобы он мог вести дело с политическими партиями, особенно с крупнейшими. По настоянию Гинденбурга 17 ноября Папен и его министры подали в отставку, и президент немедленно послал за Гитлером.

Их встреча, состоявшаяся 19 ноября, проходила в более теплой атмосфере, чем та, что имела место 13 августа. На этот раз президент предложил Гитлеру кресло и провел с ним более часа. Гинденбург предоставил ему выбор: либо пост канцлера, если он сможет склонить реальное большинство депутатов рейхстага в пользу определенной программы, либо пост вице–канцлера в новом президентском кабинете под руководством Папена, который будет управлять посредством чрезвычайных декретов. 21 ноября Гитлер встретился с президентом еще раз, а потом обменялся несколькими письмами с Мейснером. Но к согласию они не пришли. Гитлер заявил, что не сможет обеспечить реальное большинство в парламенте. Хотя партия «Центр» и согласилась поддерживать его при условии, что он не будет домогаться диктаторских полномочий, от Гинденбурга как выразителя воли националистов таких заверений не поступило. Тогда Гитлер потребовал поста главы президентского кабинета на прежних условиях. Гинденбург не пошел на это. Уж если кабинету министров и дальше придется править посредством чрезвычайных декретов, то президент предпочтет видеть на посту канцлера своего друга Папена. В письме, посланном от его имени Мейснером, Гитлеру было заявлено, что он не может рассчитывать на этот пост, ибо «в этом случае кабинет министров непременно превратится в орудие партийной диктатуры… Я не могу взять на себя за это ответственность, нарушив присягу и идя против совести». А что же Гитлер? Постучался еще раз в дверь — она чуть–чуть приоткрылась и тотчас снова захлопнулась.

Такого исхода и ожидал Папен. Направляясь вечером 1 декабря вместе со Шлейхером на прием к Гинденбургу, он был уверен, что его вновь назначат канцлером. Он и не подозревал, какие планы вынашивал интриган Шлейхер. А тот, встретившись со Штрассером, высказал предложение: если нацисты не желают входить в правительство Папена, то, может, захотят войти в его, Шлейхера, кабинет, если он станет канцлером? После этого разговора Гитлера пригласили в Берлин для консультаций с генералом. Согласно одной из версий, широко распространенной немецкой печатью и впоследствии признанной большинством историков, фюрер отправился вечерним поездом из Мюнхена в Берлин, но по дороге, в Йене, уже глубокой ночью был задержан Герингом и тайно препровожден в Веймар на совещание нацистской верхушки. Однако более вероятной, как ни странно, нам представляется другая версия, исходящая из самих нацистских источников. Дневниковая запись Геббельса за 30 ноября свидетельствует, что Гитлер действительно получил телеграмму с просьбой срочно прибыть в Берлин, но решил не торопиться. Пусть Шлейхер подождет, а он пока посоветуется со своими сподвижниками в Веймаре, где ему предстоит выступить в связи с началом кампании по выборам в ландтаг Тюрингии.

На этом совещании, состоявшемся 1 декабря (в нем участвовала «большая пятерка»: Геринг, Геббельс, Штрассер, Фрик и Гитлер), выявились серьезные разногласия. Штрассер и поддержавший его Фрик считали, что нацисты должны отнестись к правительству Шлейхера по крайней мере терпимо, хотя лично Штрассер предпочел бы войти в его состав. Геринг и Геббельс решительно возражали против такого курса. Гитлер взял сторону последних. На другой день он встретился с посланным Шлейхером человеком, неким майором Оттом, и попросил посоветовать генералу не принимать пост канцлера. Но было уже поздно.

Папен и не догадывался об интриге, которую плел за его спиной Шлейхер. 1 декабря в начале совещания у президента он бойко изложил свои планы на будущее, полагая, что останется на посту канцлера и будет править с помощью чрезвычайных декретов, а рейхстаг пусть остается как есть, пока он, Папен, «не исправит конституцию». Суть поправок, которые он хотел внести, сводилась к тому, чтобы вернуть страну к временам империи и восстановить власть консервативных классов. В своих показаниях на Нюрнбергском процессе и в мемуарах он признал, как признавался фельдмаршалу, что его предложения о поправках предусматривали «нарушение президентом действующей конституции». Но он заверил Гинденбурга, что «его совесть будет чиста, поскольку он ставит благополучие нации выше клятвы верности конституции». Точно так же, добавил он, поступил в свое время Бисмарк, когда дело коснулось «интересов страны».