Валерий Соловей - Кровь и почва русской истории

Насколько справедливо это распространенное мнение? Отечественная территориальная экспансия никогда не была вегетарианской и сопровождалась насилием - возможно, не столь масштабным, как осуществлявшееся западными европейцами, но не менее вопиющим. Довольно упомянуть резолюцию императрицы Анны Иоанновны на реляции Витуса Беринга о «славных» свершениях его экспедиции в Восточной Сибири: «Дай Бог, … чтобы грядущие дни не увидели славы столь разрушительной»[107]. Надо полагать, самодержица всероссийская знала цену «бескровному» русскому освоению Азии. Однако в целом русская колонизация была менее жестокой, чем западная, а в Российской империи, по признанию английского автора, «отношения между различными народами носили заметно менее расистский характер, чем, скажем, в Британской»[108].

Однако менее расистский вовсе не значит, что русским был вообще чужд расизм или, скорее, расовый образ мыслей, то есть признание важности принципа крови. Более того, этот принцип красной нитью проходит через русскую историю.

Для ранней ее фазы была характерна форсированная метисация русских с соседними племенами, составлявшая механизм неосознанной стратегии территориальной экспансии и выживания славян на местных землях. Но даже тогда в этом процессе преобладала однонаправленная ассимиляция – ассимиляция в русскость (чаще добровольная, чем вынужденная), а не ассимиляция русских. «Восточные славяне, в основном, мирно сосуществуя с аборигенами, постепенно заселяли все большие территории. При этом часто ход исторического развития приводил к постепенному усваиванию местным неславянским населением многих хозяйственных навыков, а затем и – языка славян, приводя к ассимиляции аборигенов»[109]. Автохтонные народы ассимилировались в русскость вплоть до исчезновения с этнической карты, как это произошло, например, с мерей, муромой и мещерой, известными теперь лишь по летописным источникам и топонимам. «В результате складывалось население, которое считало себя славянским, но несло в своем расовом составе многие черты местных антропологических типов»[110]. Успех и масштабы ассимиляции стали безусловным признанием культурного превосходства, политической гегемонии, исторического успеха и биологической силы русского народа.

Расширяя диапазон культурных реакций и социальных моделей русских, обогащая их генетически, ассимиляция в то же время вела к постепенному уменьшению иноэтничных примесей и повышению гомогенности населения Русской равнины. Краниологические материалы XVII-XVIII вв. обнаруживают, что локальные варианты отклонялись от основного для русских антропологического типа очень незначительно и проявлялись в пределах единого гомогенного типа[111].

Начиная с позднего средневековья, в имперский период русские минимизировали стратегию этнической метисации и перешли к этнической сегрегации. Судя по краниологическим данным, в XVII-XVIII вв. метисация в относительно больших масштабах происходила только в Сибири[112]. Да и там она не была доминирующей тенденцией. Вот важное наблюдение основателя отечественной антропологической школы А.П.Богданова: «Может быть, многие и женились на туземках и делались оседлыми, но большинство первобытных колонизаторов было не таково. <���…> Идеал у русского человека вовсе не таков, чтобы легко скрутить свою жизнь с какою-нибудь “поганью”, как и теперь еще (в последней трети XIX в. – В.С. ) сплошь и рядом честит русский человек иноверца. Он будет с ним вести дела, будет с ним ласков и дружелюбен, войдет с ним в приязнь во всем, кроме того, чтобы породниться, чтобы ввести в свою семью инородческий элемент. <���…> Часто поселяне различных племен живут по соседству, но браки между ними редки, хотя романы часты, но романы односторонние: русских ловеласов с инородческими камеями, но не наоборот»[113].

В Европейской же России массы крестьянства - русского и иноэтничного – не смешивались между собой, даже живя бок о бок. Зачастую русские и, скажем, татары или башкиры жили в одном селе десятилетиями, между ними складывались прекрасные отношения, но этнического смешения не происходило.

Народная (в смысле спонтанная, не регулируемая и не направляемая административно) политика русского человека в имперский период отечественной истории следовала – скорее инстинктивно, чем осознанно – линии этнической и расовой эндогамии. При этом массовые социальные и культурные практики (проще говоря, поведение русского народа) структурно совпадают с элитарным дискурсом. В XIX в. он был обильно испещрен утверждениями и теоретическими построениями, причем исходившие от ученых прогрессистской репутации, о высших и низших расах и племенах, о расовых различиях как движущей силе истории, об опасности расового смешения и др. Во многом это объясняется «натурализацией» дискурса вследствие влияния на него биологии (особенно учения Дарвина о естественном отборе), а также общей нагруженностью интеллектуально-культурного контекста эпохи идеями борьбы, неравенства и т.д. В любом случае прогрессивной русской культуре и науке был совсем не чужд расовый образ мыслей – признание фундаментальной, онтологической важности этнических и расовых различий.

В общем, русская формула этнического сосуществования носила гибкий и исторически вариабельный характер: на ранних этапах отечественной истории русские придерживались стратегии метисации, позже они предпочитали эндогамию. Русский modus vivendi имперского периода можно охарактеризовать как сожительство и сосуществование, но не смешение и слияние. Он был похож на современную доктрину американской этнической политики, известную под названием «салата»: этнические «кусочки» перемешаны, но не теряют свои качества.

Почему произошла смена стратегии? Можно предположить, что русские, переживавшие с начала XVI в. беспрецедентный демографический подъем, не испытывали более потребности в метисации как машине территориальной экспансии. Не проявляли склонности к ассимиляции в русскость и крупные этнические группы, с которыми русские столкнулась в период имперского строительства: татары и башкиры, народы Закавказья и Средней Азии, прибалты и поляки. А русские при всей их численности и силе не могли ассимилировать многочисленные народы, некоторые из которых были экономически и культурно развиты не менее русских, имели традицию собственной государственности и выраженную конфессиональную идентичность.

Так или иначе, русская терпимость и относительно мирный характер имперской экспансии были следствием силы и внутреннего превосходства русского народа. Сильному легче быть терпимым, чем слабому. В то же время русские избегали - полусознательно, полуинстинктивно – демонстрации своего превосходства. Живущим в стеклянном доме – континентальной империи - не следовало бросаться камнями в соседей. По возможности русские стремились к приязненным отношениям с ними и не отказывали им в возможности ассимилироваться.