Валерий Соловей - Кровь и почва русской истории

Однако ситуация небогатого континентального полиэтничного государства, изо всех сил поддерживавшего статус великой державы, объективно оставляла слишком мало места для компромисса советского начала и русского народа. Их компромисс был ситуативен, а конфликт – постоянен, хотя зачастую латентен. Коммунистический режим подобно энергетическому вампиру высасывал из русских жизненные соки и подрывал их силу, тем самым разрушая краеугольный камень советского строя. Такова была диалектика взаимоотношений коммунизма и русского народа, не позволяющая принять позицию тождественности их сущностных интересов.

В то же время коммунистическая власть извлекла уроки из истории и попыталась предотвратить развитие событий по апробированному сценарию. Раз первопричиной гибели царской России стал конфликт русского народа и имперского государства, автохтонного русского общества и озападненной элиты, то предотвращение его повторения виделось в достижении культурной и социальной гомогенности, отождествлении русских с имперскими (союзными) интересами. Решающее значение приобретал вопрос формирования всеохватывающей гражданской, политической идентичности, в рамках которой русская идентичность не будет конфликтовать с государственной, а растворится в идентичности «советского народа», «советского человека».

Предпосылки для такого решения были созданы новой системой социокультурных и символических координат. В СССР удалось успешно решить (вопрос о цене в данном случае не обсуждается) основные задачи индустриальной модернизации, избавиться от ахиллесовой пяты старой России – ужасающего социокультурного разрыва между элитой, образованной прослойкой и основной частью населения, добиться социополитической и культурной однородности общества. В стране была сформирована вполне современная (в смысле принадлежности эпохе Модерна) система общих институтов и коммуникаций, возникла единая политическая мифология, символика и ритуал, общая политическая культура и др. В то время как значение религии критически ослабло. По оценкам западных социологов, в частности Хантингтона, Советский Союз был не менее современным обществом, чем Соединенные Штаты или Великобритания. Правда, он воплощал иную, отличную от них версию современности[191].

В таком историческом контексте концепция «советского народа как новой исторической общности людей» была не только идеологическим обоснованием советской этнополитической стратегии, но и концептуализацией феномена, который в каком-то (ограниченном) смысле выглядел отечественным субститутом западной «политической (гражданской) нации». Сходство состояло не только в том, что «советский народ» воплощал реально существовавшую идентичность. Хотя в общественно-политическом дискурсе термины «советская нация» и «советская национальность» никогда не использовались из-за опасений спровоцировать рост этнической напряженности по причине «отмены национальностей», за ними стояло подлинное историческое бытие.

Процесс конструирования «советского народа» во многом предвосхитил популярную на Западе конца XX в. и пересматриваемую в настоящее время политику мультикультурализма. Акцент на политическом единстве не исключал сохранения и даже поощрения этнического и культурного своеобразия «советских наций» и этнических групп, хотя и в жестких политико-идеологических рамках. Путь к «сближению и слиянию» наций проходил через их «расцвет», а культура должна была быть «социалистической по содержанию» и «национальной по форме». В целом советская национальная стратегия делала ставку на идейно-политическую, экономическую и социокультурную интеграцию, а не этническую и культурную ассимиляцию.

Кардинальное отличие от западной «политической нации» заключалось в том, что одновременно и наряду с формированием принципиально надэтнической политической и гражданской идентичности режим не менее интенсивно занимался институционализацией этничности, оформлял новые этнонации и воздвигал для них «национальные дома» в виде советских союзных и автономных республик.

Русские составляли невыгодное для них исключение из коммунистической национальной политики: они дискриминировались, а их республика была неполноценной. Такое место было им отведено в стратегии советской идентичности: раствориться в советском народе, стать его цементом, но при этом лишиться этнической самости - русскости.

В этом состояло одно из коренных отличий советской ситуации от дореволюционной. В старой империи русские представляли этническую субстанцию , в которой, как долгое время предполагалось, естественным образом растворятся, влившиеся в «русское море» народы. В СССР же русских пытались превратить в деэтнизированный субстрат , призванный скрепить блоки советской махины и лечь в основание «советского народа». Упрощая, если до революции был курс на ассимиляцию в русскость, то после революции - на ассимиляцию русских в «советскость». Хотя в доктринальных коммунистических документах нельзя обнаружить столь откровенных формул, такова была объективная логика советской национальной стратегии, логика социальных и политических практик «реального социализма». Ведь успех строительства «советского народа», «слияния национальностей» в решающей мере зависел от того, удастся ли ассимилировать русских (более широко – восточных славян). Это было связано не только с традиционной ролью русских как станового хребта государственности и преобладавшим влиянием русской культуры, но и с тем, что, составляя относительное, а вместе с украинцами и белорусами - «квалифицированное» (больше двух третей) большинство советского населения, они неизбежно оказывались этническим ядром «советского народа».

В то же время институциональная неполноценность России в сравнении с другими советскими республиками должна была побудить русских рассматривать весь СССР как собственное «национальное государство», а союзные институты – как русские. Предполагалось, что это укрепит территориальную целостность и политическую стабильность страны, лишит русских смысла бросать вызов центральной власти. Таким образом, «советский народ» неизбежно окрашивался в русские национальные цвета.

Русский язык служил lingua franca - «языком межнационального общения» СССР, советизированная и деэтнизированная версия русской культуры выступала моделью для других культур. То, что периферийные националисты называли насильственной «русификацией», чаще всего было свободным и добровольным вхождением в более сильное, развитое и влиятельное культурно-языковое пространство. В ином случае 15,8 млн. советских людей нерусской национальности вряд ли указали бы в переписи 1989 г. своим «родным» языком русский. Тем более что у них была возможность ограничиться отметкой о «свободном владении» русским языком, как поступили 68,8 % нерусских.