Валерий Соловей - Кровь и почва русской истории

Вообще внешний фактор играет для революций первостепенную роль. Современные теории революции единодушно называют международное давление со стороны более передовых государств одним из необходимых и достаточных условий возникновения революции[262].

Здесь стоит объяснить, что под международным давлением понимается не только откровенное или завуалированное внешнее вмешательство в виде военной угрозы, войны, интервенции. Хотя эти формы политики не исчерпали себя (примеры последнего времени: войны НАТО против Югославии и в Афганистане, американская война против Ирака, угроза войны против Ирана, Сирии и Северной Кореи), а их значение, вероятно, будет возрастать, международное давление носит преимущественно не прямой, а контекстуальный характер, осуществляясь посредством экономической конкуренции, через международную торговую сеть и деятельность транснациональных объединий, путем soft power , через международные организации, господствующую геокультуру и т.д.

Чтобы быть понятнее, приведу пример из нашего недавнего прошлого. На поле военной конкуренции Советский Союз был непобедим; даже войну в Афганистане можно назвать бессмысленной, но не проигранной в военном отношении, в отличие от вьетнамской эпопеи США. Но Запад абсолютно обыграл нас в социокультурном плане: он выступал для советского человека воплощением потребительских стандартов, культурных моделей и жизнеобразующих ценностей. Десятки тысяч советских танков и артиллерийских систем оказались бессильны перед джинсами, рок-музыкой и жвачкой. Гонка вооружений была под силу советской экономике, не под силу ей было сочетание гонки вооружений с доминирующей потребностью увеличивающегося потребления, тем более что мы сами приняли западную систему координат, пообещав догнать и перегнать Запад в сфере потребления.

Разумеется, военная конкуренция и контекстуальные влияния всегда дополняют друг друга – подобно доброму и злому следователю, кнуту и прянику. Тем не менее, влияние Запада на русскую системную революцию рубежа XX и XXI вв. было преимущественно контекстуальным и опосредованным, а не прямым. Запад воздействовал на советское население и элиты как культурный и потребительский образец, как политическая норма, а не как военная и директивная сила. Да и зачем, собственно говоря, ему было вмешиваться, когда мы самоупоенно ломали собственную страну. В этом смысле последняя русская революция столь же глубоко национальна, что и Великая русская революция начала XX в.

Общая логика взаимодействия внутренних и внешних факторов в русских революциях следующая: внешнее влияние тем сильнее, чем плотнее и глубже Россия интегрирована в международный контекст, что в нашем случае тождественно включенности в капиталистическую систему. «Демократическая» Смута пропитана внешними влияниями несравненно сильнее, чем «красная», а та, в свою очередь, сильнее, чем первая русская Смута. Хотя в двух последних случаях международное давление приняло форму открытой вооруженной интервенции, сам факт столь грубого вмешательства указывал на относительно слабую включенность России в международный контекст – контекстуальные влияния просто не работали, да и диапазон их был ограничен.

Советский Союз, отгородившийся «железным занавесом» от Запада и претендовавший на глобальную альтернативу капитализму, был несравненно более современен, а потому - озападнен, чем старорежимная Российская империя и патриархальная Московия. Если в начале XX в. Запад оставался в подлинном смысле слова terra incognita для подавляющего большинства русского населения, то на его исходе он оказался конституирующим Другим «советского народа», ключевым элементом советской идентичности.

В общем плане возможность решающего контекстуального влияния Запада на Россию была открыта ее интеграцией в мировой капитализм через социализм. Как убедительно показал А.И.Фурсов, социализм был диалектически необходим капитализму: опровергая его социально, идеологически и политически, он в то же время был един с ним субстанциально, составил исключительно важный функциональный элемент капиталистической мир-системы. Возникновение мирового социализма стало завершающим этапом капиталистического освоения мира[263].

Вместе с тем «зима иль русский бог» хранили наше Отечество от массированного внешнего вмешательства в революционные кризисы, ознаменовавшиеся беспрецедентным ослаблением страны. Ведь после революций Россия лежала настолько ослабленной, что, казалось, приходи и бери ее голыми руками… Что такое польская интервенция начала XVII в. в сравнении с английскими планами массированного десанта для занятия торговых коммуникаций поа Волге? (Были, были такие планы!) Или пресловутая интервенция 14 государств против Советской России в 1918-1920 гг., советско-польская война 1920 г. на фоне реальной военной мощи тогдашнего Запада? Впрочем, зачем далеко ходить за историческими примерами, ведь совсем недавно, в 1990-е гг. как вполне реалистическая обсуждалась перспектива ввода войска НАТО для контроля российских ядерных объектов и арсеналов.

В силу простого совпадения или не понятой нами логики истории русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. В то время, когда в России разворачивалась первая Смута, Запад был поражен всеобщим кризисом первой половины XVII в. Не столь важно, определим ли мы его как всеобщее европейское восстание против абсолютизма или/и капиталистическую революцию в форме Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.). Главное, что Россия находилась на далекой обочине этих событий, вдали от центрального театра военных действий. Польско-шведская интервенция в Московию, в общем, имела локальный и периферийный характер. В ситуации общеевропейской катастрофы[264] русские могли сосредоточиться на решении внутренних проблем, Россия получила шанс зализать глубокие раны, полученные ею в Смутное время.

Великая Русская революция начала XX в. разорвала отечественный континуум и угрожала основам Запада. Казалось, он восстанет против нее всей своей несравненной мощью, отточенной и мобилизованной в годы I мировой войны. Однако эта же война – кризис поистине общепланетарного масштаба – в решающей степени подорвала способность Запада начать новую войну и втянула его, как победителей, так и побежденных, в воронку собственного революционого кризиса. Оставить большевистскую Россию на произвол судьбы было лучшим средством от революции в собственном доме. Тем более что пугающий мессианизм революционной державы надежно сдерживался ее экономической и социальной разрухой.

Ретроспективно можно сказать, что этот расчет, пусть он даже носил интуитивный и вынужденный характер, оказался верным. Хотя Великая русская революция неузнаваемо изменила Россию и драматически повлияла на мир, она не смогла изменить фундаментальных основ Запада. Более того, в долговременной перспективе большевистская угроза лишь усилила и сплотила его, превратила капитализм в подлинно мировую систему.