В.Г. Макаров Array - Генералы и офицеры вермахта рассказывают.

Следует отметить, что при подготовке к войне против Советской России, с момента заключения договора в 1939 г[оду] и до лета 1941 года, пропаганда была выключена — факт необходимый для сохранения момента внезапности нападения.

До 1939 года пропаганда была очень сильной и острой. Идейную борьбу против большевизма в ее действии и в связи с преследуемыми экономическими целями, можно было рассматривать как пропаганду войны. Эта пропаганда направлялась правительством и обосновывалась идеологическими, политическими причинами. Других мыслей в этом отношении официально не существовало.

Вполне определенно, что, несмотря на всю пропаганду, солдаты германской армии до самого последнего момента не верили в возможность войны с Россией, и что война для них ни в коем случае не являлась популярной. Для ведения подобной войны оказалось необходимым разбудить фанатичный дух в армии. Этим можно объяснить также восхваление германской традиции и другие всевозможные преувеличения. При восхвалении германской нации невольно пришли к недооценке других народов и рас. На эти цели указывает, между прочим, направленность партийных съездов, антибольшевистские музеи, передвижные выставки, публикации по поводу Антикоминтерна [181] и пр.

Об «уничтожении» других народов пропаганда не велась. Я совершенно уверен, что германский народ в его массе довести до этого было невозможно. По моему мнению, в самой партии в то время, если это вообще было возможным, в отношении соответствующих мероприятий могли быть информированы только члены СС.

а) Упомянутое выше организованное истребление других народов или рас ни в коем случае не могло стать популярным среди германского народа; это ужасное мероприятие проводилось, по-видимому, лишь определенными частями или группами и, во всяком случае, при закрытых дверях.

С самого начала Польской кампании я находился на фронте (Санок-Львов). Впервые я услышал об этих злодеяниях по окончании кампании, в частности в связи с уходом из армии генерал-полковника Бласковиц, который не потерпел подобных бесчинств или выразился соответствующе резко против бесчинств частей СС.

Во имя справедливости следует заметить, что армия, как солдаты, так и командиры, редко выполняли подобные приказы полностью, или вообще в том смысле, как этого требует морально безупречный приказ. Этот факт, разумеется, не меняет значения и порочности таких приказов, и никоим образом не умаляет ответственности. Этот факт заслуживает быть упомянутым, дабы повысить значение и авторитетность абсолютно объективного приговора общественности.

б) Сюда относятся приказы в отношении расстрелов советских комиссаров. Я помню разговор с генерал-полковником Дитль (позже командующий 20-й горной армии [182] в Финляндии) осенью 1941 года, который говорил об имевшихся случаях выполнения этого приказа в 1944-м горно-егерском полку 2-й горной дивизии [183] , и в одной из частей 3-й горной дивизии [184] (19-я горная армия [185] ). Дитль охарактеризовал тот приказ как, по меньшей мере «подрывающий дисциплину», и недостойный немецкого солдата, как и некоторые подобные факты, имевшие место в свое время в период Польской кампании. Этот приказ на Арктическом фронте (р-н Мурманска) больше ни разу не выполнялся. Правда, там действовали горные дивизии, укомплектованные исключительно имперскими немцами.

Подобным же образом обстоит дело в отношении приказа об уничтожении всех парашютистов и английских «коммандос», если даже эти команды одеты в солдатскую форму. Войскам этот приказ был объяснен в том смысле, что парашютисты — это партизаны и диверсанты, которые находятся вне закона военного времени, и поэтому заслуживают соответствующего с ними обращения. Такие команды, состоявшие как из русских, так и англичан, я видел лично на финско-норвежском фронте (в районе Мурманска и полуострова Рыбачий). Они переправлялись по морю на подводных лодках или небольших кораблях. Последние захваченные в то время в плен русские принадлежали к 513-му (?) крепостному пехотному батальону, а англичане — к 14-му пулеметному батальону. Я лично сам видел пленных, захваченных во время этих обеих операций, и с частью из них разговаривал. Некоторые участники этих команд были убиты во время боя, захваченные в плен расстрелу не подвергались. Насколько я помню, этот приказ был впоследствии отменен.

в) Следующий документ: приказ, запрещающий немецким солдатам иметь какое-либо общение с русскими или польскими женщинами и девушками. Этот приказ, якобы, исходил из неполноценности других национальностей. Будучи еще на Балканах летом 1941 года я узнал (насколько помню, в реферате 2а штаба 12-й армии) о том, что несколько немецких солдат за нарушение этого приказа были приговорены к смертной казни, и что приговоры были приведены в исполнение. Позже для ознакомления войск в части были спущены документы подобного содержания (приговоры).

г) Положение на территории Украины . 27 ноября 1943 года я получил приказ о моем назначении на должность командующего группировкой (V [186] , XVII [187] и XXIX [188] корпуса), в связи с чем часто бывал в Никополе и Каменке.

В Никополе я узнал от гебитскомиссара Штельцнера (позже гебитскомиссара в Кривом Роге) о совещании гебитскомиссаров у гауляйтера Коха. На этом совещании присутствовал также местный хозяйственный руководитель г. Никополь (фамилию которого не помню). На этом совещании у Коха было дано указание о беспощадном ограблении страны, причем на мирное население не должно было обращаться никакого внимания, а все запасы страны должны были быть учтены и вывезены в Германию. При этом имелись в виду, как продукты сельского хозяйства, так и полезные ископаемые и промышленная продукция.

Насколько я знаю, письменных приказов на этот счет армии не давалось. Согласно моим наблюдениям, тесное сотрудничество местных хозяйственных органов с армией и армейской группировкой не существовало. О распоряжении Коха штабы местных войсковых соединений на Украине были осведомлены довольно широко.

Разговор с генералом танковых войск, командиром 40-го танкового корпуса Штумме в декабре 1940 года в Вене .

В подчинении Штумме в то время находились 2-я [189] и 5-я [190] танковые дивизии и моя (приданная) 6-я горная дивизия. Это было в первый раз, когда я явился к Штумме на доклад и за получением приказа. С меня было потребовано особое обязательство о хранении разговора в секрете, и сообщено о предполагаемых задачах моей и 5-й горной дивизии [191] в намеченном походе против Греции. О Югославии при этом ничего не говорилось. В основном речь шла о разведке с целью прорыва линии Метаксиса [192] .

Я был удивлен ограниченностью данного мне срока. По этому поводу Штумме выразился примерно следующим образом: «Проведение этой операции во времени очень ограничено. В нашем распоряжении всего несколько (три?) недель. Я, собственно, не имею права говорить об этом, но под большим секретом могу сказать, что война против России намечена непосредственно по окончании операции в Греции. Для этой цели, по крайней мере, должны быть освобождены сильные части наших вооруженных сил». Далее он сказал: «Подробности мне самому неизвестны».