Андрей Буровский - «Отречемся от старого мира!» Самоубийство Европы и России

К октябрю 1914 г. Западный фронт представлял собой невиданное еще в истории зрелище: примерно на 700 км от Северного моря до границ нейтральной Швейцарии протянулись сплошные линии окопов, траншей, проволочных заграждений и бетонных укреплений. Маневренная, динамичная война превратилась в позиционную, «окопную». Такой она и оставалась все остальные четыре года.

К этому же времени давно иссякли кадровые армии. Первая мировая окончательно стала войной вооруженного народа. Раньше войну мог выиграть более храбрый или более умный. Но эту, затяжную, невероятно ожесточенную — лишь тот, у кого больше ресурсов. Немцы решили перенести главный удар на восток — чтобы получить в разгромленной России как можно больше продовольствия и сырья. И уже потом обрушиться на Англию и Францию.

Техническое превосходство у немцев было громадным — в 9–10 раз по пулеметам и артиллерии. Они продвинулись в Польше, Литве, Белоруссии — но нанести Российской империи решительного поражения не смогли. Война и на Востоке тоже стала позиционной — хотя и не в такой степени, как на Западе. К концу 1915 г. и тут на полторы тысячи километров протянулись линии окопов и заграждений.

В феврале 1916 г. немцы опять наступают в Северной Франции, под Верденом. «Верденская мясорубка» унесла жизни полутора миллионов человек, но противники не смогли сокрушить друг друга, даже просто продвинуться больше, чем на несколько километров. Появилось понятие «беллигеративный ландшафт» — то есть участок земной поверхности, изуродованный войной. В таких ландшафтах до сих пор ничего не растет — слишком много в земле металла.

Опять Российская империя наступает в Западной Украине и в Буковине, отвлекая противника. Австро-Венгрия на грани поражения.

Германия буквально задыхается без сырья и продовольствия. О планах «молниеносной войны» смешно и вспоминать. Немцы идут на страшные преступления: используют отравляющие газы, а на море в феврале 1917 г. объявляют «неограниченную подводную войну» — заявляют, что будут топить суда всех стран, везущие в Англию продовольствие и сырье. Еще в мае 1915 г. немецкая подводная лодка торпедировала трансатлантический лайнер «Лузитания». Погибло больше тысячи человек — в том числе молодая женщина и малыш, о которых я уже рассказывал. В 1917–1918 гг. были потоплены сотни судов; в океане утонули десятки тысяч мирных людей. Францию и особенно Англию хватает за горло костлявая рука голода. Не хватает топлива, еды, самого необходимого. Сотни тысяч умерли от нехватки продовольствия и топлива, от вызванных этим болезней.

До 1914 г. 80 % продовольствия в Британию ввозили из стран Империи, в самой Англии село из области ведения сельского хозяйства превратилось в своего рода дачный ландшафт. Это видно и по произведениям английской классики — хотя бы Джона Голсуорси. Со страниц «Саги о Форсайтах» явственно встает чисто городская страна — 90 % горожан, а из 10 % сельских жителей 7 или 8 % — не крестьяне, а джентльмены, живущие в загородных домах. Империя убила сельскую Англию, и во время Первой мировой страна поплатилась за это. Весной 1917 г. сняты кадры: женщина в длинной юбке пашет на слоне из Лондонского зоопарка.

Нехватки всего необходимого, даже настоящий голод к 1917 г. стали чем-то привычным для всей Европы. Плач голодных детей и вой бездомных собак стали столь же обычными звуками городской жизни, как звонки трамвая или крики разносчиков газет.

Люди невольно очерствели: в первую очередь приходилось заботиться о себе. Европа стала менее гуманной не только на фронте, не только по отношению к противнику, но и в тыловом быту.

Тот уровень нищеты, неблагополучия, несправедливости, который Европа уже стала забывать, за годы войны вернулся в жизнь. И потому революционные призывы, которые совсем было перестали слушать, опять находили внимательных слушателей.

Фронт не знал настоящего голода, но временами и на там становилось не сыто. Тем более, пища была с малым количеством овощей и фруктов, однообразной и грубой. А ведь ели ее месяцами и годами. Вспыхивали цинга и пеллагра, заболевшие заполняли плохо оборудованные, не рассчитанные на такое число больных госпитали.

В походе солдаты хотя бы быстро миновали места, которые сами же поневоле загаживали. При позиционной войне линия фронта месяцами не сдвигалась с места. У старших офицеров еще были дощатые хижины, но и у них — не на самой линии фронта: слишком хорошая цель. Солдаты же и младшие офицеры месяцами жили в блиндажах, палатках, под навесами в окопах, а то и под открытым небом. В траншеях после каждого дождя стояла вода. После нескольких дождливых дней приходилось рыть водоотводные канавы, и все равно в окопах было ни сесть, ни лечь, а из них не всегда можно было высунуть нос. Миллионы людей, скученных на полосе фронта шириной в считанные километры. Тысячи, десятки тысяч людей на квадратный километр, на головах друг у друга. Раненые и больные тут же, их не всегда можно эвакуировать.

Уборных нет. Испражнения, моча, рвота, плевки невероятно скученных людей никуда не девались, отравляя всю линию окопов, окутывая их жутким зловонием.

В этой скученности и антисанитарии любая инфекция разносилась мгновенно. Тем более — вши, блохи, клопы, уховертки. От вшей носили шелковое белье, но оно и было не у всех, и помогало не всегда. Вспыхивали эпидемии брюшного и возвратного тифа, гриппа, солдат мучили бронхиты, кишечные инфекции, отравления, фурункулез, поносы.

Опять переполнялись госпитали, где невозможно было даже разместить такое множество людей, не то что оказать им реальную помощь. Да и раненым помогали почти без применения наркоза или обезболивающих средств — их попросту не хватало. Резали и шили по живому, и к тому же очень торопились. После боев из операционных всегда неслись дикие крики, вой, стоны, проклятия.

Солдаты видели, что они предоставлены самим себе, что на них всем наплевать, их страдания и смерть не волнуют совершенно никого.

На фронте все происходит очень быстро, и не зря год в зоне ведения боевых действий засчитывается за пять лет обычной армейской службы. Те изменения, для которых потребовались бы годы и которые прошли бы мягко, почти незаметно, на войне происходят за считанные недели, а меняется человек быстро и жестко.

Если я менялся годами, то я сегодняшний могу и не очень помнить, каким был вчера. Это не актуально.

Если я изменился за считанные дни и недели, под влиянием ужасов фронтовой жизни, я сегодняшний прекрасно помню себя вчерашнего, и никогда не забуду, почему и как изменился.

Великая война выковала новый тип солдата и младшего офицера. Этот военнослужащий не был профессионалом. Он попал на фронт по призыву. Если и был какой-то энтузиазм, то прошел очень быстро. Солдат научился выживать: вовремя наклоняться, падать, приседать, укрываться, стрелять. Он заранее видел, а часто интуитивно чувствовал опасность, не шел на лишний риск, упорно держась в стороне ото всего непривычного и непонятного. Терпеливый и выносливый, он легко выдерживал самые суровые условия. Он хорошо видел, где безопаснее, хорошо стрелял и дрался разным оружием. Такой человек был равнодушен и к собственным страданиям, и к страданиям других: слишком много испытал и слишком много видел страшного.